«Культура находится не в границах государств и республик»

В биографии удмуртского писателя Кузебая Герда до сих пор много пробелов — идут споры о том, где и когда его расстреляли, и даже дата его рождения доподлинно неизвестна. Андрей Гоголев уже несколько лет собирает в архивах разрозненные данные о его жизни и творчестве. А еще он первым полностью перевел на русский язык повесть Кузебая «Мати», которой в 2020 году исполнилось сто лет. Это произведение имеет для Удмуртии такое же значение, как для России — «Капитанская Дочка» Пушкина или «Шинель» Гоголя.

Андрей рассказал «Тезису», как он возрождает интерес к творчеству Герда, сколько специальностей успел сменить до поступления в Литературный институт и почему важно помещать себя в знаковую систему региона, в котором живешь.

В рубрике «Я исследую» мы публикуем рассказ молодых ученых от первого лица. Но интервью с Андреем Гоголевым вошло сразу в две рубрики — «Я исследую» и «Я делаю». Помимо исследований, Андрей занимается своим издательством в Ижевске и проводит лекции по литературе в книжном магазине «Кузебай».


Андрей Гоголев

Я: Андрей Гоголев, выпускник аспирантуры, литературовед
ГДЕ: Литературный институт имени А. М. Горького, кафедра новейшей русской литературы
ЧТО: Поэзия, русскоязычное творчество удмуртского писателя Кузебая Герда

Города детства и региональная идентичность

Школьные годы я провел в небольшом городе Можга Удмуртской республики. Это место моего детства и юности, но мне всегда было печально от того, что там нет ничего связанного с большой культурой. Помню, открывал детские книжки, а в них все действия происходили в далекой Москве или Ленинграде. Казалось, будто нашего городка и не существует вовсе. Из-за этого я чувствовал себя каким-то бродягой в вакууме — мне не на что было опереться.

В Можгу мы переехали из Уральска Казахской ССР, когда мне было шесть лет. Большая часть Уральска — это эвакуированный Петербург. Уральск — очень красивый и интересный город с древней историей: наполовину степной, наполовину речной, наполовину русский, наполовину казахский. Там много купеческих домов, даже сохранился дом Пугачева. С самого детства я запомнил эту красоту. И вот мы переезжаем в Можгу, а там — только частные дома и хрущевки. Единственный красивый дом — краеведческий музей. Помню, меня одолела тоска по красоте жизни, хотя тогда я не мог вербализировать это чувство.

Одна из самых важных задач для меня — работать с понятием региональной идентичности. У нас не так много текстов об Ижевске, об Удмуртии, которые в принципе прочитаны нашими горожанами.

Однажды я подумал: раз я не могу прочитать о городе Можга рассказы или стихи, то почему бы мне не начать создавать тексты самому? Тексты, которые будут выращивать культуру здесь, в моем городе. Ведь можно сделать это интересно — так, чтобы человек, прочитав, удивился, что рядом с ним есть люди, для которых это место настолько важно, что они потратили время и написали о нем историю.

С тех пор одна из самых важных задач для меня — работать с понятием региональной идентичности. У нас не так много текстов об Ижевске, об Удмуртии, которые в принципе прочитаны нашими горожанами. Но я считаю, что если мы будем читать друг о друге, то станем бережнее относиться к этим пространствам, поскольку будем знать, что они помещены в некую знаковую систему, которая помогает нам продуктивно взаимодействовать со средой.

К примеру, Гоголь написал «Невский проспект» и поместил туда своих героев — уже в том числе из-за этого тебе стыдно выбрасывать фантики на Невском. Потому что ты знаешь, что  эта история вращалась в культуре и намотала на себя множество контекстов, которые тебя превосходят. 

Такова моя инвестиция в то место, где я живу, где живут мои дети и родители. Я хочу оставаться в Удмуртии, хочу, чтобы здесь была культура и люди бережно относились к этим местам. Так мы сможем улучшить пространства, в которых живем.

Хармс на дискете и санскрит

Когда мне было пятнадцать, я начал опыты в стихотворениях. Я писал стихотворные послания девушке, в которую тогда был горячо влюблен, и полагал, что это как-то на нее воздействует. Это ни во что не переросло, но стихи я не оставил. Наоборот, стал писать больше и даже заметил терапевтический эффект. До сих пор нахожу старые тетради, когда приезжаю в гости к родителям. «Улыбнусь порою, порой отплюнусь». Вот с таких, самых простых опытов все и началось.

В том же возрасте я прочитал две книги, которые открыли для меня в литературном пути что-то такое, что до сих пор закрыться не может.

Первая книга — перевод «Бхагавад-Гиты», очень тонкая, написанная даже не стихами, а верлибром. Она перевернула мое представление о мире. Я тогда пытался изучать санскрит — это очень красивый древний язык, который ассоциируется у меня с огнем: такой же пламенный, горячий. Меня удивляло в нем все: и способ изложения, и звук.

До знакомства с Хармсом я часто блуждал по тупикам высказывания, а он подарил мне универсальный ключ, который не просто открывает двери, а расшибает их в щепки.

Вторая книга, которая изменила меня, — это «Полет в небеса» Даниила Хармса, позднесоветское издание, первая попытка собрать его взрослые тексты. Помню, я взял эту книгу у своего друга, поскольку в можгинской библиотеке ее тогда не было. Она так меня впечатлила, что я решил скачать полное собрание сочинений Хармса. Специально пошел в почтовое отделение и купил телефонную карточку, чтобы выйти в интернет. Скопировал на дискету все, что смог найти, и читал это несколько ночей подряд. Некоторые стихи и рассказы я читал просто по кругу — так же, как по кругу иногда слушают особенно понравившуюся музыку. Некоторые произведения распечатал на принтере и читал в электричках, когда ездил на учебу или к друзьям в Ижевск.

Для меня это был громадный опыт. До знакомства с Хармсом я часто блуждал по тупикам высказывания, а он подарил мне универсальный ключ, который не просто открывает двери, а расшибает их в щепки. Именно Хармс дал мне это ощущение от письма: «Смотри на писание как на праздник». Это очень глубокая мысль, потому что праздник — время, когда все только начинается. Вот такие подспудные вещи, которые я вычитывал напрямую или через его практики в произведениях, очень мне помогли. Я до сих пор иду на этой свободе высказывания, на этой силе.

От математика и электромонтера — до повара в монастыре

До поступления в Литературный институт у меня было несколько лет скитаний.

В школе я учился в профильном математическом классе, который курировал Технический университет. После школы я поступил на математическую статистику, но до диплома не дотерпел две недели и ушел — мне там было не по себе. Позже пытался поступать куда-то еще, но в итоге вместо учебы писал стихотворения и рассказы или рисовал.

Учился в ПУ на электромонтера по сельхозоборудованию. Отучился там год и даже поработал: проводил обслуживание в своем микрорайоне, а потом немного в больничном городке — менял лампочки в морге.

Потом я поехал из Ижевска в Можгинский район — учиться в ПУ на электромонтера по сельхозоборудованию. Отучился там год и даже поработал: проводил обслуживание в своем микрорайоне, а потом немного в больничном городке — менял лампочки в морге. Интересные были времена.

Затем я поступил на факультет социологии и философии в Удмуртский университет, на специальность «Социальная антропология». Там я проучился полгода, но меня ждало тяжелое разочарование. Когда я поступал,  я думал, что мне нужно обязательно знать древнегреческий, чтобы цитировать Платона, немецкий, чтобы цитировать Канта, а еще «Волю и представление» Шопенгауэра знать наизусть.  Я усиленно готовился, конспектировал и читал, а потом увидел, что большинство людей совсем не интересуются ни философией, ни антропологией. Мне совершенно не с кем было обсудить то, ради чего создан этот факультет. Преподаватели думали, что я задаю вопросы только для того, чтобы установиться как умный человек. Я ушел оттуда, потому что не прижился.

После этого я поехал в Санкт-Петербург и пытался поступить в два института, в итоге никуда не поступил, оказался на грани бездомного бытия и попал в кришнаитский монастырь. Полгода я проработал у них поваром. Правда, там были ранние подъемы, омовение, утренние службы — почти армейский распорядок. Но это был интересный опыт, он многому меня научил.

Литинститут и начало гердоведения

Тогда я решил поехать домой — мой товарищ из Глазова пригласил к себе. Я жил у него месяц. В то время я и узнал, что существует Литературный институт, и решил поступать, несмотря на то что тогда, в 21 год, я чувствовал себя человеком, опоздавшим учиться. Получается, только с пятого раза я попал туда, куда хотел.

Шесть лет я учился на заочном отделении специалитета, а потом еще три года в аспирантуре.

Когда я поступал в аспирантуру, то предложил несколько тем: изучение кого-то из обэриутов, математические исследования межтекстовых связей, а также творчество Кузебая Герда. Преподаватель, которому я озвучил свои темы, был знаком с творчеством Герда и рекомендовал мне заняться именно им.

История литературы Удмуртии только начинается, в ней еще очень много дел. Герд писал в одном из своих русскоязычных стихов: «А жать подоспеют за нами другие». Так вот, наступило время, когда жатвы много, делателей мало, но они есть.

В Литературном институте к моей теме относятся с почтением. Я вижу, что сейчас она обретает силу, — появился даже семинар удмуртского перевода. На своих лекциях я всегда повторяю, что история литературы Удмуртии только начинается, в ней еще очень много дел. Герд писал в одном из своих русскоязычных стихов: «А жать подоспеют за нами другие». Так вот, наступило время, когда жатвы много, делателей мало, но они есть.

 Мне всегда казалось противоестественным, что многие жители Удмуртии почти ничего о нем не знают. Могут сказать, что, дескать, был такой классик, которого репрессировали и расстреляли.  Этим все и ограничивается. К тому же, в рамках школьной программы удмуртскую поэзию изучают поверхностно, чаще всего не хватает ни часов, ни материалов.

«Культура находится не в границах государств и республик»

Кузебай Герд (1898 — 1937) — удмуртский поэт, прозаик, исследователь, один из создателей удмуртского литературного языка. Кузебай — имя («богатый хозяин» с удмуртского), Герд — фамилия («узел» с удмуртского). Расстрелян в 1937 году. Реабилитирован посмертно в 1958-м.

Я решил заняться русскоязычной частью творчества Герда. Поэтических текстов у него не очень много, но, чтобы понять, какие смыслы в них есть, требуются и другие тексты, в том числе переводы. Я, например, работал в архивах Москвы: в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства), в личном архиве Максима Горького.

Так, в первом хранится личное дело студента Кузебая Герда — он учился у Валерия Брюсова. А в Российской государственной библиотеке хранится письмо Герда к Брюсову. В нем Кузебай называет его любимым русским поэтом. Я зацепился за это и начал устанавливать их межтекстовые связи: некоторые были обнаружены еще до меня, некоторые нашел я сам.

Действительно, мы узнаем больше смыслов, когда видим, что стихотворение — это не просто отдельный текст, но еще и перекличка авторов. Так происходит диалог культур. Хотя, казалось бы, писали что-то два странных поэта — почему это должно иметь ценность? А это важно, потому что культура находится не в границах государств и республик. Она — там, где проходит область взаимодействия двух культур. Тогда мы видим, что они чем-то отличаются. И до тех пор, пока мы видим эти отличия, наша культура существует. Наше богатство в том, что мы — вот такие, а другие — вот такие. Это создает мировое разнообразие мышления и в конце концов — нашу свободу.

Два года назад сгорело одно из хранилищ РГАЛИ. К счастью, за день до пожара я попросил оставить личное дело Кузебая Герда в железном ящике на месяц. Таким образом рукописи Герда были спасены.

Некоторые важные документы едва не канули в лету. Два года назад сгорело одно из хранилищ РГАЛИ, в котором находилось личное дело студента ВЛХИ Козьмы Павловича Герда. В этом деле были еще не опубликованные тексты заявлений Герда, записки и документы. Электронной копии нет, микрофильмирования никто не делал, а главный гердовед Фома Ермаков опубликовал оттуда не всё. К счастью, за день до пожара я попросил оставить личное дело Кузебая Герда в железном ящике на месяц. Таким образом рукописи Герда были спасены. И это удивительно, ведь до меня это дело брали в 1997 году. Двадцать два года не было пожара, и двадцать два года оно лежало в хранилище.

Еще одно важное событие, которое случилось в процессе моего исследования, — это перевод повести Кузебая Герда «Мати». Я завершил его в 2020 году, тогда этому произведению исполнилось сто лет. Целый век его ни разу не переводили на русский язык в полном объёме. А между тем, эта повесть — ровесница государственности Удмуртии. Более того, как я выяснил, эта повесть для удмуртоговорящих — классическая. Без скидок, для удмуртов это вроде того, что для нас, русских людей, «Капитанская Дочка» Пушкина или «Шинель» Гоголя. Удмуртские молодые художники рисуют по ней комиксы, об этой повести пишут статьи, целая нация, живущая здесь, в соседних домах, считает эту повесть важным иероглифом своего кода. И при этом я, русский человек, узнал об этой повести только во время написания диссертационного исследования, а до того не слышал вовсе.

«Культура находится не в границах государств и республик»

Кузебай Герд с женой Надеждой Антоновной и дочерью Айно, 1926 год

У литературоведа Георгия Гачева есть книга «Ускоренное развитие литератур», где он рассматривает литературы малых народов в сравнении с европейской — как они в спрессованном виде проходят несколько этапов. Чтобы их быстро пройти, нужны фигуры, готовые принять на себя весь натиск мировой культуры, впитать ее, выдержать, а затем что-то выдать. Такие люди должны обладать колоссальной мощностью, и, разумеется, они не могли прожить долгую жизнь. С ними тяжело уживаться и отдельным людям, и государству. Отсюда их сломанная судьба и их великие заслуги.

 Кузебай принял на себя удар и вывел удмуртов в мировую культуру — благодаря ему удмуртская литература оказалась на равных с ней.  До участия Кузебая Герда было известно о каких-то народах, которые проживают на территории Российской империи, — они иногда упоминались в документах, но не были связаны с самоидентификацией и это никак не влияло на их юридический статус внутри империи.

Потом пришла советская власть и предоставила возможность национально самоопределиться тем, кто не мог этого сделать в силу законов империи. В обмен на лояльность к власти, конечно. И Кузебай Герд, будучи деятелем 20-х годов, когда еще можно было сделать что-то значимое и интересное, выбрал такой путь. Сначала вывести знание об удмуртах и удмуртском языке хотя бы на уровень Удмуртии, то есть — создать удмуртский литературный язык. Затем весь Советский Союз познакомить через русский язык с удмуртским народом. И последняя задача — познакомить мир с удмуртами и наоборот.

Есть у Герда графическое стихотворение, которое написано в форме самолета. Оно было создано, чтобы неграмотный удмурт мог увидеть, что есть такая штука, которая летает над его полями. Крестьянин, увидев его в газете, просил грамотного человека рассказать, что там написано. И они вместе читали о том, что этот самолет — наш друг и не представляет никакой опасности. Тогда крестьянин уже не прятался под стог от шумящего самолета.

«Культура находится не в границах государств и республик»

С культурой мировой Герд взаимодействовал через публикации научных статей в зарубежных изданиях. Еще он преподавал в Ижевске в Совпартшколе и тоже передавал свои знания. И стоит помнить, что  учителем Герда был Валерий Брюсов — межкультурный путешественник, чья поэзия принадлежит всему миру. Поэтому способ взаимодействия с миром Герд взял у своего учителя. 

Удмуртская литература для России

Одна из моих работ получила третью премию на шестом конкурсе молодых ученых. Ее вручали в Санкт-Петербурге, советник президента пожимал мне руку. Работа называется «Биография Кузебая Герда в неопубликованных русскоязычных источниках». Дело в том, что я нашел несколько документов, которые не были обнародованы полностью, только фрагментарно.

Главный исследователь творчества Герда Фома Ермаков хотел реабилитировать Кузебая. Это была вторая волна реабилитации, поскольку в первую волну этого сделать не удалось: тогда еще были живы участники травли Герда. Требовалось как-то противостоять этим силам, нужны были неопровержимые доказательства, которые покажут, что Герд точно не предатель родины. У Фомы Ермакова возник план сделать из Герда национального героя. Естественно, все, что могло бросить тень на Кузебая, он старался не публиковать. Это неплохо, но сейчас нужно сказать об этом — он хотел сделать героя, и ему это удалось. Тогда действительно важно было вернуть Кузебаю Герду человеческий статус, потому что вещи, которые о нем говорили, делали из него что-то обратное герою.

Я нашел некоторые автобиографии Кузебая Герда, опубликовал их и попробовал интерпретировать факты с нескольких сторон. Такая научная работа и заслужила премию: это хорошо не только для меня, поскольку это делает Кузебая Герда достоянием России. Понятно, что в Удмуртии он известная фигура, но в Санкт-Петербурге о нем многие слышали впервые. Приятно, что я представляю собой часть тех сил, которые выносят удмуртскую культуру туда, где о ней еще не знают. Я считаю, что такой диалог необходим.

«Культура находится не в границах государств и республик»

Андрей Гоголев

Живое исследование и лекторий

В Ижевске мы популяризируем удмуртскую литературу уже несколько лет в офлайн-формате. В книжной лавке «Кузебай» у нас действует лекторий — мы затеяли это с моим товарищем Германом Сусловым, сооснователем магазина.

Первый курс лекций назывался «Две литературы». Он был посвящен параллельному развитию русской и удмуртской литератур: я рассказывал о разнице между ними, о том, чему может научиться русский писатель у удмуртского. Я сделал этот курс для себя, но  мне важно, чтобы передо мной были живые люди, которые готовы говорить со мной о моем исследовании. Я не хочу написать диссертацию, которая висит в вакууме. Я хочу выпустить живую книгу, которую будут читать, листать, о которой будут спорить. 

В лектории появлялась очень разная публика, мне запомнилось, что зал хорошо заполнялся. Особенно много людей приходили на первые лекции, посвященные Кузебаю Герду и его судьбе. Это показывает, что тема интересна не только горстке удмуртов. К нам приходило также много молодежи и школьных преподавателей.

Потом, когда магазин переехал в новое место, наш лекторий изменился, мы стали приглашать лекторов из других городов. Со временем я увидел, что интерес к творчеству Кузебая Герда особенно силен у гостей, которые приехали издалека. Например, лекторы-сибиряки очень заинтересовались и творчеством, и судьбой Герда — я подарил им экземпляры повести «Мати». Я постоянно читаю лекции о литературе, в частности — об удмуртской.

«Культура находится не в границах государств и республик»

Стихи, поэмы и письма

Есть такая книга «О ней я песнь пою» — это четвертый том собрания сочинений, которое издал главный исследователь творчества Кузебая Герда Фома Ермаков. В нем собран весь русскоязычный корпус произведений Герда. Именно этот том подходит не только исследователям, а выступает как бы отдельной книгой, через которую можно познакомиться с русскоязычным творчеством Кузебая.

В первой части собраны стихи и поэмы. Самое знаменитое его стихотворение — «Мы сеем». Еще у него много стихов, написанных в период коммунистической борьбы, — «Комсомолка» или «Труд». У всех поэтов 20-х годов есть тексты, которые примерно так называются.

Но мне были интересны совсем другие стихи, например, «Зорá» — про обряд имянаречения. Считалось, что, когда рождался младенец, бог Инмар посылал знак, как правильно его назвать. Зора — это дождевица. И вот погода, которая царила во время рождения, связана с судьбой ребенка — так и назвали младенца. «Слышен дождик со двора и дали имя ей — Зора».

Он перевел целую книгу Ашальчи Оки — поэтессы и своей подруги. Это единственный человек, который не дал никаких обвинительных показаний, когда против него было сфабриковано дело.

Есть еще поэма «Керемет» — она написана очень короткими строками. Я видел правки, который вносил Максим Горький, — он как редактор поучаствовал в создании этого произведения. Вариант с его правками и вошел в собрание сочинений.

Еще стоит почитать переводы Герда — например, с удмуртского на русский. Чтобы познакомить русскоязычных читателей с поэзией своих товарищей, он перевел целую книгу Ашальчи Оки — поэтессы и своей подруги. Это единственный человек, который не дал никаких обвинительных показаний, когда против него было сфабриковано дело. Она была его самым верным другом и помощницей. Книга в переводе была издана в Москве, она называется «О чем поет вотячка».

Стоит почитать и научные работы Кузебая, особенно про пословицы и поговорки удмуртов.  Самая головокружительная работа — «К изучению удмуртских загадок». Из антропологического интереса можно почитать «Человек и его рождение (у восточных финнов)». 

Ну и, конечно, стоит прочесть его письма. Они как раз есть в четвертом томе собрания сочинений. Мне запомнилось одно из его писем, самое веселое, к той же Ашальчи Оки, в котором он называет ее «цветок трахаматозных полей». Оно написано на русском языке с вкраплениями удмуртских слов, например, упоминается название похлебки из крупы. Очень красивые письма он писал. У любого писателя письма очень хороши тем, что он их отправляет и не имеет возможности изменить.

Сплетение творчества и биографии

Сейчас мое исследование находится на этапе расшифровки материалов, которые я добыл в архивах. Параллельно я пытаюсь установить взаимосвязи между произведениями, письмами и его судьбой.

Одна из частей моего исследования в итоге должна стать рассказом о событиях жизни Кузебая Герда, которые вплетены в его творческий путь. Я иду последовательно — начиная с его юных опытов, с обучения в учительской гимназии и до конца, до его ареста и последующей гибели. Есть несколько версий о его расстреле: где-то упоминается 1937 год, где-то — 1941-й, где-то вообще говорится, что это произошло после войны. В его биографии много загадок, даже о месте и дате его рождения встречаются разные данные.

Исследователь Александр Шкляев нашел голос Герда — он вышел на женщину, у которой перед арестом Кузебай спрятал ролики, он записывал стихотворения и удмуртские песни.

Как я уже говорил, гердоведение только начинается. До этого оно было серьезно затруднено, над ним работали сплошь героические люди: им приходилось реабилитировать имя Кузебая Герда, потом — искать вещи, которые обнаружить было почти невозможно. Например, исследователь Александр Шкляев нашел голос Герда — он вышел на женщину, у которой перед арестом Кузебай спрятал ролики, он записывал стихотворения и удмуртские песни.

Вопросов много. Мне хочется даже не разобраться во всем и не дать окончательные ответы на них, а обозначить, что информация о Кузебае очень противоречивая.

«Культура находится не в границах государств и республик»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Поддержите Журнал «Тезис» на Patreon!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ