Терапевтический поворот: как психология и психотерапия меняют наш мир

В новостной ленте вместе с сообщениями о трагических событиях мы то и дело видим советы, как с ними справиться, а термины из учебников по психологии стали частью нашей обыденной речи. Почему именно психология и психотерапия так сильно повлияли на нас? Когда начался этот поворот к всеобщей психологизации? И как психология влияет на наши представления о себе? Некоторые исследователи считают популярность терапии признаком деградации общества. Разбираемся, действительно ли это так или все-таки психотерапия сделает наш мир лучше.

Как часто вы используете слова «прокрастинация» и «фрустрация», называете «токсичными» неприятных людей — неважно, всерьез или с иронией? Опасались ли вы когда-нибудь «выгореть» на работе или впасть в «созависимые» отношения? Кавычки здесь вовсе не для того, чтобы высмеять такую речь как птичий язык, а лишь затем, чтобы выделить эти слова и предложить задуматься о том, что они значат.

Термины из психотерапии входят в нашу повседневность, часто теряя строгое первоначальное значение, обрастая новыми смыслами и превращаясь в бесконечно широкое понятие, которое применимо к чему угодно. Становится не так просто понять разницу между выгоранием и усталостью, созависимостью и близостью, травмой и неприятным воспоминанием, а еще — между отстаиванием собственных границ и психологическим насилием над другим человеком.

Психология и психотерапия стали большой частью нашей жизни, даже если мы сами ни разу не были у психолога. Мы постепенно привыкаем говорить языком терапии, мерить свой опыт и чувства терапевтическими категориями, говорить и думать о себе так, как если бы мы были на приеме у психотерапевта.  Повсеместность психологии в современном западном обществе констатируют и ученые. Однако если вам кажется, что это новомодная тенденция, явление последних лет, то ответ — нет. 

Еще в 1966 году вышла книга Филиппа Риффа «Триумф терапевтического», где автор описывает процесс психологизации общества и появление «психологического человека». В центре западной культуры, по его словам, оказались личность и ее благополучие, а психологический человек — эгоистичен и обречен на одиночество. Вот как Рифф пишет об этом типе человека: «Он стал своей собственной религией: забота о себе — его ритуал, а здоровье — важнейшая догма» (цитата по Дмитрию Узланеру). Как можно заметить, Рифф был настроен скептически по отношению к такому культурному повороту — он считал его признаком морального упадка общества. С его точки зрения, терапевтический подход оправдывал отказ от любых ограничений, в том числе от чувства вины.

Можно по-разному относиться к предупреждениям Риффа, однако именно он впервые диагностировал терапевтический поворот в западной культуре и оказал значительное влияние на социальное изучение этого феномена.

Двигатели терапевтического поворота

Исследователи, например Ева Иллуз и Николас Роуз, в качестве одного из важнейших двигателей терапевтического поворота видят капитализм. Конечно, одних только экономических факторов было бы недостаточно.

Терапевтический поворот: как психология и психотерапия меняют наш мир

Ева Иллуз

Ева Иллуз, «богиня социологии эмоций» (как называет ее Полина Аронсон, которая изучает терапевтический поворот на постсоветском пространстве) пишет, что  если бы ей нужно было назвать год, с которого началась трансформация американской эмоциональной культуры, она бы назвала 1909-й. Тогда Зигмунд Фрейд приехал давать лекции в университет Кларка в США.  Но это только отправная точка: именно золотой век капитализма в США, выпавший на 1880–1920-е годы, способствовал распространению научного знания в американском обществе.

Увеличение объемов и стандартизация производства, бюрократизация промышленных компаний и рост административной работы превратили мануфактуры в сложные иерархические системы. Если раньше повышать производительность труда можно было исключительно техническими методами, развивая фабричные технологии, то теперь, когда значительная часть сотрудников занималась административной и бюрократической работой, понадобились новые методы управления. Нужно было учиться управлять персоналом, основываясь на научном, рациональном подходе. Так возникла теория менеджмента.

В 1924–1932 годах психолог и социолог Элтон Мэйо, на которого повлияли идеи Фрейда и Дюркгейма, провел серию исследований на американской фабрике «Вестерн Электрикс». Их результаты перевернули представления об управлении персоналом. Обнаружился так называемый Хоторнский эффект: психологические условия работы влияют на производительность труда не меньше, чем технические.  Если работники ощущали заботу о них и внимание к их чувствам со стороны начальства, то продуктивность возрастала. Межличностные отношения в трудовом коллективе и групповая солидарность тоже влияли на рабочий процесс. 

Эти открытия привели к появлению нового эмоционального стиля и новых компетенций: хороший работник должен быть коммуникабельным, уметь работать в команде и, главное, управлять своими эмоциями. Так Мэйо внедрил психоаналитический подход в рабочие процессы американцев (а затем и жителей других стран).

Кстати, Иллуз считает, что эти изменения, с одной стороны, переопределили маскулинность на рабочем месте, так как теперь стереотипно женские черты (эмпатия, внимание к своим и чужим чувствам) стали частью универсальных рабочих компетенций. А с другой стороны, это улучшило положение женщин в сфере оплачиваемого труда и позволило им преуспевать.

Еще одним фактором, повлиявшим на распространение психологии в западных обществах, стали мировые войны. Первая мировая поразила невиданным прежде масштабом участников, и врачам пришлось работать не только с физическими увечьями, но и с неврозами солдат.

Благодаря военному успеху психологической науки психологов стали охотно приглашать для рекрутирования персонала фабрик в межвоенный период.

Психиатры и другие медицинские специалисты того времени писали об «окопных» психозах, «газовой» и «командной» истерии, появились понятия «снарядный шок» (shell-shock) и «военный психоневроз». Как считает Роуз,  опыт лечения контузий и «снарядного шока» в Первой мировой войне привел к тому, что правительство заинтересовалось контролем гигиены рассудка и психологического благополучия населения в целом,  а понятия «невроз» и «функциональное нервное расстройство» вышли за пределы военных госпиталей.

Терапевтический поворот: как психология и психотерапия меняют наш мир

Николас Роуз

Тогда же психологи подключились к рекрутированию солдат: новобранцы проходили тесты на интеллектуальный коэффициент (IQ). Именно во время Первой мировой они впервые стали широко использоваться. Благодаря военному успеху психологической науки психологов стали охотно приглашать для рекрутирования персонала фабрик в межвоенный период.

Вторая мировая повлияла на развитие психологии еще сильнее. Снова массовое насилие приводило к потрясению солдат и гражданских, но, кроме того, Роуз называет эту войну «войной морального духа»: нужно было поддерживать боевой дух армий и стойкость гражданского населения, а для этого — оценивать и интерпретировать социальные отношения.

 Одним из методов ведения этой войны стала пропаганда и так называемая «психологическая атака». В послевоенный период эти методы стали предметом изучения психологов: появились теории пропаганды и общественного мнения, психология слухов.  Роуз отмечает, что именно в результате этих исследований общественное сознание стало осмысляться как объект психологической экспертизы, который можно изучать с помощью методов психологии, предугадывать с помощью психологической теории и которым можно было бы управлять посредством пропаганды, обоснованной психологией.

В начале 1960-х годов в психологии появляется гуманистическое движение, один из самых известных представителей которого — Абрахам Маслоу. Все помнят его пирамиду потребностей: в основании — физиологические потребности (еда, сон), затем — потребность в безопасности, выше — социальные потребности (общение, принятие, социальные связи), еще выше — потребность в самоуважении и достижении успеха, познавательные и эстетические потребности, а на самом верху — самоактуализация, или развитие собственной личности.

Самореализованная, достигшая пика своего развития личность становится эталоном психологического здоровья.

Вот это понятие, оказавшееся на самом верху пирамиды, как пишет Иллуз, трансформировало наши представления о личности. Самореализованная, достигшая пика своего развития личность становится эталоном психологического здоровья. А те, кто не соответствует этим идеалам, теперь считаются больными, неполноценными и нуждающимися в терапии.

Возникает новая иерархия между теми, кто полностью реализовал свой потенциал, и теми, кто не смог разобраться со своими проблемами и стать лучшей версией себя. Причем  эмоционально нездоровое поведение выводится из сопоставления с идеалом самореализованной, наполненной жизни. Иллуз колко замечает, что, если перенести такую логику на физическое здоровье, это будет равноценно тому, чтобы называть человека, который не использует весь потенциал своих мышц, больным. 

Идеал нормы или здоровья оказывается размытым и бесконечно ширящимся. Кого называть полностью реализованным? Где предел самоактуализации? На эти вопросы невозможно ответить, а значит, под определение «нереализованных» и «неполноценных» может попасть кто угодно. Тем не менее, идея самоактуализации как критерия нормальности становится невероятно популярной и подталкивает людей вступать в эту гонку.

Как же стать полноценной, реализованной личностью? В нарративе самоактуализации, терапевтическом нарративе или, проще говоря, той истории, которая описывает путь человека к самореализации и становится образцом для осмысления своего опыта в терапевтической культуре, Иллуз видит такое решение. В первую очередь нужно найти в себе патологию, травму, какую-то «поломку» в своем прошлом, в результате которой личность пострадала и потеряла способность самостоятельно определять свой путь. Эта травма становится основой для идентичности. Чтобы избавиться от страдания, нужно упражняться в воспоминании о нем, причем делать это правильно.

Интересно, что терапевтический нарратив всегда пишется задом наперед. Он строится на поиске проблемы, того, что мешает быть счастливым и успешным, и осмыслении этой проблемы в связи с каким-то событием в прошлом. Иначе говоря, мы сначала узнаем проблему, а потом уже находим в прошлом событие, которое ее вызвало.

Распространению в США как психологии вообще, так и терапевтического нарратива, по мнению Иллуз, способствовал феминизм. Пересечение феминизма и терапии очевидно — это кризисные центры для женщин, помощь пострадавшим от насилия, группы личностного роста. Соответственно, массовое появление феминистских организаций в 1970-е годы помогло популяризации психологического знания в американском обществе.

Иллуз также отмечает множество пересечений между феминизмом второй волны и психотерапией (интерес к семейным отношениям, сексуальности, например).  В терапии феминизм находит новые инструменты критики и политического действия, и травма становится одним из них. Используя понятие «травмы», феминистки критикуют институт семьи, защищают права детей, добиваются принятия законов и борются с насилием.  Таким образом, феминизм тоже становится двигателем терапевтического поворота.

Еще одно движение, которое вольно или невольно содействовало распространению терапевтической культуры, по мнению Иллуз, — это ветераны Вьетнамской войны. Они активно использовали понятие «травмы», хоть и с другими целями — чтобы добиться социальных и культурных преимуществ.

В 1980 году Американская психиатрическая ассоциация официально признала категорию «травмы» в виде диагноза «посттравматическое стрессовое расстройство». Это произошло под влиянием движения Вьетнамских ветеранов и свидетельствовало о признании их страданий. ПТСР как диагноз давал объяснение их непонятным симптомам и странному поведению, позволял получить поддержку и социальные гарантии. Постепенно этот диагноз стал применяться к более широкому спектру людей, например, к пережившим насилие, преступления, террористические атаки и т. п.

В неолиберальном порядке каждый человек сам себе регулятор, и это регулирование касается его эмоций и чувств не меньше, чем других аспектов бытия.

И конечно же, одним из важнейших двигателей терапевтического поворота и распространителей терапевтического нарратива считается государство. Это и буквально государство (например, США у Иллуз), которое создает институты для изучения ментального здоровья, выделяет бюджет на психологические исследования. Но это и государственность (governmentality) в фукодианском смысле — совокупность стратегий, методов и технологий воздействия на людей для достижения определенных целей.

Так пишет о терапевтическом Николас Роуз — для него это множество технологий для формирования субъекта, гражданина, человека и для управления им. В неолиберальном порядке каждый человек сам себе регулятор, и это регулирование касается его эмоций и чувств не меньше, чем других аспектов бытия.

Как терапевтический поворот определяет нашу жизнь

Итак, терапевтический поворот определил, как мы теперь представляем самих себя, свою личность и траекторию ее развития, нормальное и ненормальное поведение, здоровое и нездоровое отношение к себе и другим, правильные и неправильные способы выражения эмоций и чувств.

Это не только то, что мы знаем, но и то, как мы чувствуем.  Система психологического знания конвертируется в структуру наших чувств и эмоций. Поэтому мы действительно можем страдать от недостижимости идеала самореализации или болезненно переживать то, что определяется в терапевтической культуре как травма.  А еще терапевтический поворот изменил то, как люди думают и говорят о своем прошлом.

Жанр автобиографии сильно трансформировался под влиянием терапевтического нарратива. В терапевтической автобиографии ищется «настоящая» идентичность рассказчика, эта идентичность реализуется в эмоциональном страдании, а сам процесс рассказывания истории дает понимание пережитых эмоций.

Все три книги написаны известными богатыми американками на пике их карьеры в шоу-бизнесе, и в каждой двигателем сюжета выступает не достижение успеха, а страдание.

Иллуз фиксирует эти изменения жанра на примере трех книг: автобиографии Опры Уинфри (про нее Иллуз написала даже отдельную книгу), Брук Шилдс и Джейн Фонды. Все три написаны известными богатыми американками на пике их карьеры в шоу-бизнесе, и в каждой двигателем сюжета выступает не достижение успеха, а страдание. Опра Уинфри пишет о том, как боролась с самооценкой в то время, когда все вокруг думали, что у нее есть все. Брук Шилдс описывает свою послеродовую депрессию. А Джейн Фонда рассказывает о несчастном детстве и недостаточно любящем отце, в котором она видит причину своих трех несчастных браков.

Значимость детского опыта и постоянное обращение к нему — это вообще отличительная черта терапевтического нарратива. Чтобы продемонстрировать разницу с предшествующей биографической традицией, Иллуз вспоминает слова Авраама Линкольна: «Большая глупость — пытаться найти что-то в моей ранней жизни. Все это можно уместить в одно предложение. … Краткая и простая летопись бедности». Для него, человека XIX века, детство как часть собственной биографии не представляет никакого интереса.

В терапевтическом нарративе же совершенно обратная ситуация: из «ранней жизни» можно узнать о человеке все.  Детский опыт интерпретируется таким образом, что он способен объяснить любые последующие удачи и неудачи человека, особенности его характера и причины всех его поступков.  И если Линкольн не придавал значения тяготам своего детства, то в терапевтической автобиографии опыт страдания — в особенности ранний — ставится во главу угла и имеет определяющее значение во всей последующей жизненной истории.

Терапевтический поворот — это хорошо или плохо?

Сейчас часто говорят, что, если бы все ходили к психотерапевту, мир стал бы гораздо лучше. Так ли это? Исследователи терапевтического поворота как будто говорят об обратном: терапевтическая культура порождает иерархии, контролирует людей и требует невозможного. Вспомнить хотя бы того же Филиппа Риффа, с которого и начались исследования терапевтического. На самом деле все несколько сложнее.

Исследования терапевтического поворота действительно начались с критики психологии и устанавливаемого ей общественного порядка. Об этом писали не только упомянутые Филипп Рифф и Николас Роуз, но и социологи Ульрих Бек и Джеймс Нолан, историк Джексон Лирс, исследовательница гендера Кэтти Дэвис и другие.

В терапевтической культуре и правда много проблемных мест. Говоря что-то вроде: «Всем стоит ходить к психотерапевту», — мы часто забываем, что психотерапия — это все еще привилегия, недоступная многим из-за цены. Фразы «Тебе пора к психологу» или «Какой-то он токсичный» превращаются в ярлыки, которыми мы маркируем тех, кого считаем отличающимися от нормы или неудобныим для нас.

 Думая о своих границах, мы можем забыть об эмпатии, ведь эмоции, как пишет Иллуз, превратились в объект купли-продажи, и мы не готовы тратить их на всех подряд.  А еще терапевтическая культура может лишать нас политической воли, когда, вместо того чтобы бороться с несправедливым иерархическим порядком, мы ищем причины своего положения в травматичном опыте и пытаемся «работать над собой».

Тем не менее, с 2000-х годов исследования терапевтического поворота перестают быть исключительно критическими по отношению к своему объекту, и первой в этом ряду стала, как ни удивительно, Ева Иллуз. Несмотря на то что она выявляет парадоксы и противоречия в терапевтической культуре, она также отмечает и ее достижения, например, улучшение положения женщин. Ее анализ лишен ностальгического и моралистического пафоса, она отвечает только на вопросы, как и почему терапия заняла свое место в нашей культуре.

Социолог Кэти Райт говорит о том, что  терапевтический поворот помог тем, кого раньше не признавали: женщинам, детям, мигрантам, негетеросексуальным и трансгендерным людям, коренным народам и другим группам. Произошло это потому, что теперь их голоса стали слышны, а скрываемые ими прежде страдания стали признаваться публично. 

Райт размышляет о терапевтическом повороте не как о моральном упадке или способе контроля над личностью, а как об изменении границ между частным и публичным. Она считает, что необходимо одновременно учитывать и контроль, осуществляемый через терапевтические инструменты, и опасность индивидуализма, присущего терапевтической культуре, и потенциал этой культуры для построения более справедливого общества с прочными отношениями заботы и новыми способами преодоления неравенства.

Считаете ли вы, что терапия — это средство от всех проблем, или наоборот, вам кажется, что все стали чересчур изнеженными и эгоистичными, — и та, и другая позиция не охватывает всей многомерности больших социальных процессов, в которых мы живем и которые не повернуть вспять.

Оле Мадсен, еще один исследователь терапевтического поворота, завершая свой обзор работ по терапевтическим культурам, в качестве итога предлагает цитату Мишеля Фуко, известного критика психиатрии и медикализации. Фуко сказал в одном интервью: «Я хочу сказать не о том, что все плохо, а о том, что все опасно, а это не то же самое, что плохо. Если все опасно, то нам всегда есть чем заняться. … Я думаю, что этико-политический выбор, который мы должны делать каждый день, заключается в том, чтобы определять, какая опасность сейчас главная».

Этот универсальный совет применим и к терапии: сама по себе она не зло, но может создавать проблемы, к решению которых нужно быть готовыми.

One thought on “Терапевтический поворот: как психология и психотерапия меняют наш мир

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Поддержите Журнал «Тезис» на Patreon!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ