По первому образованию я психолог. Хотя после школы собиралась в Московский архитектурный институт. Вот только родителям мой выбор не понравился. Они считали, что архитектор — профессия династическая и, если нет связей, ты не сможешь пробиться. Они настаивали на том, чтобы я пошла учиться в МГУ. Психологию выбрала почти случайно — моя тетя преподавала на философском факультете, она и посоветовала мне обратить внимание на психфак.

Поначалу я не особенно задумывалась о том, что буду делать со своими знаниями в будущем. Поступала в конце 90-х. Профессия психолога в те времена казалась непонятной. Карьерные траектории начали вырисовываться только в процессе учебы. После выпуска я, как и многие психологи, которые не идут в частную практику, работала менеджером по персоналу. Потом была редактором в психологическом журнале. Но как только появилась возможность перейти в университет, я вернулась. Тогда я и поняла, какое удовлетворение можно получать от исследований. Здорово осознавать, что твоя работа интересна и другим людям — коллегам и студентам. Для меня любовь к науке — нечто естественное.

Могла позволить себе любые перемены

Я занимаюсь психологией уже 22 года, — сначала училась, потом преподавала, а после стала научным сотрудником. Но несколько лет назад вспомнила, что хотела изучать архитектуру. К счастью, я могла позволить себе любые перемены — не была привязана к семье и другим обязательствам. Конечно, я понимала, что становиться архитектором после 30 — не очень реалистичный план. Зато можно погрузиться во что-то связанное с архитектурой и искусством. Пойти в магистратуру по искусствоведению и при этом продолжать научную карьеру.

В 2015 году я выбрала Европейский университет в Санкт-Петербурге. В первую очередь я думала о том, какие у меня преимущества. Обычно на факультете истории искусств учатся те, кто окончил Академию художеств, — и это логичный путь. Когда приходит взрослая тетка и говорит, что хочет поменять сферу интересов, — это уже другое.

Оказалось, что исследованиями художественного и архитектурного образования почти никто не занимается — по крайней мере, в российском архитектуроведении

Мне было важно понять, чем я могу заинтересовать людей. Лучше всего — найти тему, в которой у меня уже есть бэкграунд. В моем случае это психология и образование. Все сложилось удачно: оказалось, что исследованиями художественного и архитектурного образования почти никто не занимается — по крайней мере, в российском архитектуроведении.

Возвращала себе старую мечту

Целый год я читала книжки из списка рекомендованной литературы. Скачала список и больше на страничку университета не заходила. Как оказалось, зря. За пару дней до устного экзамена открыла сайт и увидела, что список обновился процентов на сорок. Экзамен я сдала на минимальный проходной балл.

Мне кажется, преподавателям просто было любопытно, что со мной будет дальше. Все-таки моя история выделяется на фоне других. Даже в моем преподавательском опыте такое случалось нечасто. У нас были взрослые студенты, но не больше одного человека за пару лет. Например, поступала женщина, которая переехала в Москву из Владивостока вслед за сыном и пошла учиться. Еще один человек мне запомнился — эдакий вечный студент лет пятидесяти. Он поступал, но никогда не заканчивал учебу — чтобы не потерять право на бесплатную магистратуру.

Экзамен я сдала на минимальный проходной балл. Мне кажется, преподавателям просто было любопытно, что со мной будет дальше

Я же возвращала себе старую мечту. И это невероятные ощущения.

В Европейском университете нас учили анализировать, искать дополнительные контексты, проверять всё, что ты пишешь и говоришь. Эти умения важны везде, но раньше меня никто и нигде этому не учил. После учебы в ЕУ я стала совсем по-другому думать и смотреть на проблемы в психологии и образовании. Теперь я автоматически начинаю искать разные контексты, в которую ложится проблема. Этот метод — огромное преимущество, потому что его можно использовать в любой профессиональной сфере.

Программа, на которой я училась, называется «Языки искусства в культуре». Она про все сразу: там есть и визуальные искусства — живопись, фотография, архитектура, кино, и филологические курсы, и современный арт-процесс. Сборная солянка, которая дает общее представление о культурном ландшафте. Как зарубежном, так и российском. Мы бесконечно ходили на выставки, обсуждали, а еще у нас был семинар Киры Владимировны Долининой, которая учила писать рецензии на художественные события. На мой взгляд, главное преимущество этой разнообразной программы в том, что она не закапывает тебя глубже, а дает более широкий взгляд. Появляется представление о том, что ты можешь изучать дальше.

Главное преимущество этой разнообразной программы в том, что она не закапывает тебя глубже, а дает более широкий взгляд

Поступление повлекло за собой много перемен, про них так здорово вспоминать. Хотя сначала я опасалась, что окажусь в социальной изоляции. И это были не только мои опасения. На собеседовании меня спросили, справлюсь ли я, уже сложившийся преподаватель, со студенческой ролью. На такие вопросы принято отвечать утвердительно, даже если не очень уверена в своих силах. К счастью, все сложилось отлично: у меня появились чудесные однокурсницы, с которыми я до сих пор дружу.

Я опасалась, что окажусь в социальной изоляции. И это были не только мои опасения. На собеседовании меня спросили, справлюсь ли я, уже сложившийся преподаватель, со студенческой ролью

Иногда мне трудно объяснить людям все свои роли. Обычно я говорю, что занимаюсь наукой и работаю в университете. Когда нужна конкретика, выбираю в зависимости от ситуации. Если нужно уточнить свою профессиональную роль, представляюсь психологом. Если это знакомство из искусствоведческой жизни, говорю, что я исследовательница истории архитектуры. С оговоркой, что это вторая специализация.

Для исследования я выбрала переломный момент в истории архитектуры

С темой магистерской мне помог научный руководитель Вадим Григорьевич Басс. Когда он узнал, что на программу пришел психолог, он подошел ко мне и сказал: в 20-е годы во ВХУТЕМАСе была психологическая лаборатория и было бы интересно узнать, как она влияла на учебный процесс. Потом мне попалась программа ВХУТЕМАСа по истории архитектуры. Показалось интересным то, какие темы и в какой последовательности там изучались.

В магистратуре я съездила на семестр в Венецию и прослушала курс по истории архитектуры Ренессанса в Ломбардии. Этот курс — лучший из всех, что я слышала в жизни. Его вел профессор, который до этого много лет работал в Оксфорде. Это было совершенно потрясающе — я вернулась вдохновленная и влюбленная в итальянский ренессанс.

Тут-то у меня в голове все и сложилось. Я подумала, что можно изучить, как в нашем архитектурном образовании представлен итальянский ренессанс. Услышанное в Италии сильно отличалось от того, что преподавали нам. Но в процессе работы от этой темы пришлось отойти — материалов по ней не очень много. При этом для ответа на мой вопрос нужно было поднять вообще все, что касалось специфики преподавания и организации архитектурного образования в Советском Союзе.

А еще, когда я дописывала диссертацию, началась пандемия, и я не успела бы собрать и осмыслить все материалы.

Я подумала, что можно изучить, как в нашем архитектурном образовании представлен итальянский ренессанс. Услышанное в Италии сильно отличалось от того, что преподавали нам

В аспирантуре я расширила тему и остановилась на преподавании архитектуры в СССР в 30-е годы. Этот период стал логичным продолжением моей магистерской, в которой я изучала 20-е годы. К тому же, именно тогда случился переломный момент — изменилась значимость истории архитектуры для профессионального становления архитектора. Если в 20-е отрицали необходимость изучать историческое наследие прошлого, то в 30-е вместе с появлением Союза архитекторов и поворотом к соцреализму появилась формула освоения классического наследия. Считалось, что каждый архитектор должен им владеть, а значит, его надо этому научить. Предмет «история архитектуры» приобрел совсем другую значимость. Под классическим наследием подразумевается античность, итальянский ренессанс и неоклассика, которая выросла из ренессанса.

Ценности архитекторов и жесткие требования государства

У меня часто спрашивают, в чем практическая польза моего исследования. Сложно ответить. Для меня это больше про интеллектуальное удовлетворение, чем про результат. Это история про то, как идеи и ценности профессионального сообщества архитекторов сталкиваются с тем, чего от них требует государство.

Я старалась уходить от персонализации — Сталина и Ворошилова. Это ведь было время, когда перестраивалась вся система высшего образования — оно становилось массовым. Нужно было быстро подготовить профессионалов из разных областей, и архитектура — только часть этого процесса.

Еще это история про то, как сталкиваются с этой унифицирующей машиной профессиональные ценности людей, которые учились в дореволюционную эпоху. Они уже стали признанными мастерами со своим художественным языком и установками.

Это история про то, как идеи и ценности профессионального сообщества архитекторов сталкиваются с тем, чего от них требует государство

Это хорошо можно проследить на примере ситуации, которая произошла в 1937 году на Первом съезде советских архитекторов. Очень важное событие, его готовили почти пять лет. Там проходила секция про архитектурное образование и подготовку молодых архитекторов.

На съезде присутствовали Иван Жолтовский и Михаил Крюков. Последний был ректором Всесоюзной академии архитектуры — главного учебного заведения, которое готовило аспирантов. Крюков представлял сторону, выступающую за массовость: говорил о том, как нужны программы, преподаватели и учебники для всех по разным дисциплинам. Эдакая песня про институты. Он и выступал как представитель социального института, у которого есть социальный заказ.

Второй спикер, академик Иван Жолтовский, был одним из самых именитых архитекторов на тот момент. Его считали лучшим педагогом в области архитектуры. В больших организациях он работал мало, в основном у него были мастерские. Еще он вел неформальные кружки — собирал вокруг себя молодых архитекторов и предавался беседам об архитектуре. На съезде он выступал с речью, в которой отрицал формальную сторону образования. Он привел в пример историю знакомства с юношей, желавшим стать архитектором. Жолтовский рассказал, как сначала выяснил у студента все его интересы, любит ли он поэзию, музыку. А потом объяснил, как взаимодействовал с ним в процессе обучения: давал ему чертеж великого строения из прошлого и параллельно рассказывал, как и кем оно было построено.

Жолтовский рассказал, как сначала выяснил у студента все его интересы, любит ли он поэзию, музыку. А потом объяснил, как взаимодействовал с ним в процессе обучения: давал ему чертеж великого строения из прошлого и параллельно рассказывал, как и кем оно было построено

Вот она — совершенно другая модель обучения. Человек вроде бы просто с тобой разговаривает, а на самом деле дает очень много знаний. Модель Жолтовского не укладывалась в жесткие требования, которые зафиксировало государство. А в профессиональном сообществе архитекторов его доклад получил невероятный успех. Стало очевидно, что такая педагогическая модель гораздо ближе этому сообществу. Потом эти идеи и ценности профессионалов поломались, но тогда, в конце 30-х годов, этого еще не произошло. И интересно было смотреть на это столкновение.

Журнал Академии архитектуры печатал работы абитуриентов

Есть и еще один момент, который удивил меня в процессе работы над исследованием. Академия архитектуры выпускала свой журнал. В нем печатались в том числе работы абитуриентов. Сейчас сложно представить, что серьезное профессиональное издание публикует работы начинающих.

Первые два года они подробно освещали ход вступительных экзаменов. Эти работы даже делили на хорошие и плохие, проводили скрупулезный разбор. За поступлением первых аспирантов пристально наблюдали — это был важный момент.

Сейчас все учебные программы закопаны глубоко на сайтах вузов — попробуй доберись. А здесь, анализируя курсы по истории искусств и архитектуры, я смогла увидеть, как преподаватели обосновывают свои программы

Еще я нашла в журнале учебные программы с комментариями преподавателей — они объясняли, почему строили свою работу так, а не иначе. В наше время это тоже кажется чем-то невероятным. Сейчас все учебные программы закопаны глубоко на сайтах вузов — попробуй доберись. А здесь, анализируя курсы по истории искусств и архитектуры, я смогла увидеть, как преподаватели обосновывают свои программы. В основном они были построены по такому принципу: сначала изучалась историческая часть — от древнего мира к современности, за ней шла проблемная — семинары.

Один из преподавателей истории архитектуры, Давид Аркин, брал эту проблемную часть из современных художественных и социальных контекстов. Он разбирал на семинарах проблему освоения классического наследия, синтез искусств. Эти понятия использовались на съездах архитекторов, чтобы понять, что означает соцреализм в архитектуре, который предстояло построить.

Другой преподаватель, Александр Габричевский, вел историю искусств и в обосновании своей программы описывал совсем другой подход. Он старался через проблемную часть расширить кругозор студента, пополнить его арсенал методов для работы. Например, он проводил семинар по музыковедению, а еще по декоративно-прикладным искусствам и их роли в современном мире. На это тоже интересно смотреть. Во-первых, чтобы понять, как люди это выстраивали, а во-вторых, чтобы подумать, возможно ли такое сегодня.

Современный процесс более зарегулированный. Сейчас в одном из главных профессиональных журналов страны не могут появиться работы абитуриентов. С другой стороны, в 30-х годах это были первые ласточки формализации. Сейчас в хороших вузах есть шанс на большую свободу и большую индивидуальность образовательных траекторий. Раньше же выборная часть была достаточно формальная. Возможности для смены профессии или перестройки почти отсутствовали.

Моя работа — обозначение новой темы

Мое исследование — элемент пазла. Про архитектуру 30-х годов написано много. Есть работы о том, какими образцами пользовались архитекторы, какие влияния они переживали. Много написано и про социальный контекст и создание союза архитекторов, и про то, как внутри союза кипела профессиональная жизнь. Известно и об устройстве архитектурных конкурсов, и об отношениях заказчик-архитектор. А с исследованиями про образование почему-то не сложилось. Я считаю, что моя работа дополняет историю того, как развивалась архитектура в 30-е годы. Это интересно с точки зрения образования: во-первых, мало кто занимается историей образования, во-вторых, немногие изучают историю художественного образования, потому что там нужны специальные знания, это тоже серая зона. Ее изучают не только с точки зрения истории, но и для того, чтобы понять, каким должно быть образование и что оно дает. Мне кажется, моя работа — обозначение новой темы.

Во-первых, мало кто занимается историей образования, во-вторых, немногие изучают историю художественного образования, потому что там нужны специальные знания, это тоже серая зона

Фото Екатерины Орел

В Венеции у меня было три научных руководителя одновременно

Первый раз я попала в Венецию в сентябре 2016 года. Я приехала туда на стажировку по обмену во второй год магистратуры ЕУСПб. Тогда я провела там семестр, в январе 2017-го вернулась и решила, что хочу поехать на более долгий срок.

Нашла PhD-программу и подала документы. Сначала я не прошла, но потом девушка, которая должна была поехать, почему-то отказалась. Я была следующая — так меня и зачислили. Я поступила на совместную стипендию с Московским институтом искусствознания.

В сентябре 2017-го уехала в Венецию на полтора года. По условиям стипендии я должна была провести часть времени в стране-партнере, в моем случае — в России. В Петербурге после полутора лет в Венеции я провела девять месяцев — ходила по архивам, собирала материалы. В Италию я уже не вернулась — ездила только на отчетные мероприятия и доклады осенью 2019-го года. Думала, что поеду на полгода до сдачи диссертации, но тут грянул коронавирус. Диссертацию пришлось дописывать здесь. Зато из-за коронавируса нам перенесли сроки сдачи на полгода. Я защитилась в июле 2021-го.

Работа в архивах. Фото Екатерины Орел

В Венеции больше всего меня удивило то, что у меня было три научных руководителя одновременно. Это принятая в Италии практика — у моих коллег тоже было либо два, либо три руководителя. В моем случае сразу вспомнилась поговорка «У семи нянек дитя без глазу». Не могу сказать, что я много с ними контактировала. Один из них занимался архитектурной графикой, ему только эта часть и была интересна в моей работе. Еще была специалистка по русской культуре — она познакомила меня с профессором из Миланского политехнического университета, который в итоге стал моим рецензентом, мы много обсуждали мою работу, он давал полезные комментарии. Третий был классическим историком архитектуры — именно он больше всего мне помогал.

Постдок из Чехии рассказывал, как они изучали паломнические маршруты. Его исследовательская группа ходила разными маршрутами и фиксировала, как меняется восприятие ландшафта и архитектуры, когда перемещаешься пешком

В аспирантуре я должна была посещать лекции. Эти обязательные часы полагалось закрыть в течение двух лет. На факультете мы раз в месяц по три-четыре дня плотно занимались учебой, а остальное время посвящали диссертации. Это удобно: к нам приезжали лекторы и рассказывали про интересные исследования из самых разных областей.

Например, у нас был постдок из Чехии — он рассказывал, как они изучали паломнические маршруты. Его выступление мне особенно запомнилось. Он говорил, что сейчас, подходя к храму, мы делаем это слишком быстро. Визуальное впечатление у нас совсем другое — не то, что было у людей, которые его строили. А если идти паломническими маршрутами, то ландшафт, включая архитектурные памятники, церкви, совершенно меняется. Его исследовательская группа ходила разными маршрутами и фиксировала, как меняется восприятие ландшафта и архитектуры, когда перемещаешься пешком.

В первый год обучения такие занятия проходили часто, на третьем обязательных уже не было. Но все равно можно было посещать разные курсы, не сдавая ничего, — просто ходить студентом. Я посещала продолжение курса по Ренессансу.

Знание итальянского для поступления не требуется, но обучение при этом идет на итальянском. Профессура говорит по-английски, но не вся

На моем курсе учились пять человек, я оказалась единственной иностранкой. С однокурсниками сложились хорошие отношения. Но я одна жила в Венеции, все остальные приезжали на лекции из разных городов. И это, как я поняла, нормально для Италии.

Еще один интересный момент — знание итальянского для поступления не требуется, но обучение при этом идет на итальянском. Профессура говорит по-английски, но не вся. У меня с итальянским плохо — в магазине смогу объясниться, но не больше. И это было шоком для меня. Я с трудом справлялась. Пришлось учить язык в процессе. Довольно быстро стала понимать, а если что-то не улавливала, то переспрашивала у однокурсников. С научными руководителями говорила по-английски, а с одной даже по-русски — она филолог по образованию и стажировалась в Тарту.

Из-за наводнений я несколько дней не могла выйти из дома

В Венеции я жила в съемной квартире. Первый год — одна, последние полгода — с другой русской девочкой. Найти жилье было квестом — копаться на итальянских сайтах, сверяться с картами (смеется). Жилье я оплачивала из стипендии, это примерно 1200 евро — на жизнь вполне хватало. Больше никаких льгот нам не полагалось.

Вода приходила на несколько часов и уходила — было время чтобы сбегать в супермаркет за продуктами, которые тоже были наполовину затоплены

Если живешь в Венеции продолжительное время, обязательно застанешь наводнения. Летом и зимой приливы не очень высокие, а вот в ноябре или в марте случались пики, когда город затапливало и вода поднималась сильно. Я застала момент, когда вода поднималась на полтора метра. Жила на третьем этаже и несколько дней наблюдала сильные наводнения. Вода приходила на несколько часов и уходила — было время, чтобы сбегать в супермаркет за продуктами, которые тоже были наполовину затоплены.

Фото Екатерины Орел

Еще одна вечная проблема — интернет. В Венеции кабельный интернет есть только в некоторых районах. В основном все пользуются мобильной сетью, которая стоит дорого, — надо считать или экономить. После российского интернета это дисциплинировало.

Однажды я возвращалась домой поздно вечером, передо мной шла группа американцев. Оказалось, что это любительский хор, — они начали петь. И это было так прекрасно — ночная Венеция и поющие люди

Венеция — очень туристический город. Легко перемещаться пешком, когда начинаешь ориентироваться. Я пользовалась этой возможностью и много ходила по городу. Однажды я возвращалась домой поздно вечером, передо мной шла группа американцев. Оказалось, что это любительский хор, — они начали петь. И это было так прекрасно — ночная Венеция и поющие люди. Они пели что-то незнакомое, но очень красивое. В такие моменты начинаешь радоваться, что оказался в это время в этом месте.

Для меня опыт пребывания в Венеции бесценен. Но я рада, что это закончилось в 2019-м, потому что не хотела бы оказаться там на карантине. Это был замечательный период, который запомнится надолго, — я увидела другой образ жизни и смогла примерить его на себя.

Фото Екатерины Орел

Помимо работы, у меня много интересов

Работаю я, в основном, из дома. После работы стараюсь держать пару часов, чтобы заняться другими делами, почитать, посмотреть сериал. Люблю бесконечные детективы и сейчас, например, пересматриваю “Midsomer Murders” (английский сериал, в начале 2000-х шёл по телевизору под названием «Чисто английские убийства»). Детективы успокаивают меня своей предсказуемостью.

Помимо работы, у меня много разных интересов. Я не спортсменка, но люблю движение, поэтому занимаюсь верховой ездой, летом гуляю и езжу на велосипеде. Недавно месяц ходила на курс по реставрации мебели, починила старый сундук, который когда-то привезла из поездки на Онегу. До пандемии играла в «Что? Где? Когда?» – у меня осталась ещё московская команда, мы много раз ездили в другие города на игры. Очень надеюсь, что это вернётся.

До пандемии я очень много ездила – и по работе, и в путешествия, сама или с друзьями. За карантин, правда, полюбила свой дом и уже не особо куда-то рвусь.

Я считаю, что научная работа – это тоже работа. Бывают авралы, когда надо поработать ночью или в выходные, но от нее нужен отдых, иначе можно быстро сдуться. Про себя я точно знаю, что один-два дня авралов и работы допоздна приведут к тому, что следующие три дня мозги будут похожи на желе и все равно не удастся сделать ничего путного. Поэтому с возрастом я научилась просчитывать нагрузку и говорить себе: «Стоп, сейчас пора спать».