«Приветствуем вас в апокалиптической кишке»

— Почему вы решили сделать проект, посвященный апокалипсису? Что эта тема значит лично для вас?

— Мы запустились весной 2021 года, на планете уже вовсю бушевал ковид. Но к пандемии наш «апокалипсис» отношения не имеет — нами двигало личное пристрастие к теме. Однажды я осознала, что очень люблю фильмы и книги про конец света. И задумалась — что же в них такого привлекательного? Что дает идея глобальной катастрофы конкретному человеку? Конкретно мне?

Сейчас я с уверенностью могу сказать, что это эскапистская тема — как в личном, так и в социальном плане.  Если жизненная стратегия оказалась неудачной, если ты принимал решения, которые завели тебя в тупик, и пути к отступлению отрезаны, то единственное, на что остается надеяться, — это глобальная катастрофа. Она разом решит все твои проблемы.  Наступает конец света — и оп! — того мира, в котором ты был законченным неудачником, уже нет, нет проблем, которые тебя волновали, выводили из себя, загоняли в угол.

Это очень слабая позиция: когда твоя жизнь перестает от тебя зависеть и появляется — пусть и химерическое — желание «разгрести жар чужими руками». Грезы о конце света позволяют «слить» часть негативной энергии. Поэтому катастрофические сюжеты всегда связаны с наслаждением, наступающим после эмоционального напряжения и последующей его разрядки.

Есть у этой темы и более широкий, политический контекст. Ощущение, что ты погружен в чужую, абсолютно беспросветную действительность, в которой ты ничего не решаешь и из которой тебя по непонятным причинам исключают, что ты находишься в абсурдном кошмарном сне, но никак не можешь проснуться, — это чувство, мне кажется, испытывал любой здравомыслящий человек, проживающий в современной России. С этим чувством можно и нужно работать, чтобы окончательно не сойти с ума.

Мне очень близко вот это ощущение: что ты мертв, а вокруг тебя — изнасилованный труп реальности, здравого смысла. Оно, по-моему, очень современное. По крайней мере, в этой стране

Грезы о глобальной катастрофе привлекательны еще и тем, что вырывают тебя из состояния пассивного наблюдателя, объекта. Внезапное нашествие кровожадных монстров — и ты вдруг оказываешься один на один с опасностью, становишься человеком, который должен принимать жизненно важные решения, от тебя начинает что-то зависеть. Куда бежать, кому звонить, как защитить близких — возникает ответственность, множество нетривиальных проблем, которые невозможно переложить на государство или окружающих и которые превращают тебя в субъекта. Появляется свобода — от прошлого, будущего, стереотипов, условностей — и возможность стать кем-то новым, начать с чистого листа, проявить себя с лучшей стороны. Ты больше не инструмент в чужих руках, ты герой, и на карту поставлена ни много ни мало твоя жизнь.

Люди, поглощенные рутиной и лишенные возможности принимать хоть сколько-нибудь важные решения, с радостью переживают свою субъектность в таком воображаемом регистре: а что бы я сделал на месте этого героя? Если прямо сейчас начнется землетрясение/извержение вулкана/нашествие зомби, что я буду делать?

 Проигрывать апокалиптические и постапокалиптические сценарии очень интересно и захватывающе, но проблема в том, что это эскапизм: одно дело — грезить о своей субъектности, о своем гипотетическом героизме, и совсем другое — занять активную позицию в реальной жизни.  Мы знаем, что в современной России человек, занимающий активную позицию по любому, пусть даже далекому от политики вопросу, — это первейший враг государства. Пассивность, аполитичность и апатичность людей — то, на чем держится режим. Вот из этого вынужденного эскапизма — личного и «публичного» — и родилось, наверное, это пристрастие, эта идея.

— Чем вы вдохновлялись при подготовке проекта? Я знаю, что послесловие к книге написал философ Максим Евстропов, основатель Партии мертвых. Было ли влияние с их стороны? И какие вообще современные российские проекты вам созвучны?

— Лично мне очень близко то, что делает Партия мертвых. В 2012 или 2013 году я попала на митинг в Петербурге, где протестовали против какой-то застройки, а заодно — против передачи Исаакия РПЦ. У Макса был небольшой плакатик с надписью «Бог мертв, но труп его живет». Помню, меня поразила точность высказывания, это было стопроцентное попадание.

Тогда Партии мертвых еще не было, она появилась позже. Но все, что они делали и продолжают делать, — это такое же стопроцентное попадание, точно схваченный Zeitgeist, дух времени. Ведь современная российская политика вся вращается вокруг темы смерти. Начиная с экзальтации по поводу ВОВ и «бессмертного полка» и заканчивая нефтью, на которой строится экономика и которая является «трупной жидкостью», «экспортируемой смертью».  Любое проявление жизни, любая попытка быть Иным, любой эксцесс блокируются. Это как у Платонова — «жить некуда». Лишь в мире мертвых можно найти подлинные свободу, равенство и братство, о которых в реальной жизни остается только мечтать. 

В сентябре 2021 года Партия мертвых сделала на Cosmoscow перформанс: любой желающий мог пройти сеанс некропсихоанализа. Человек ложился в гроб, и психоаналитик его спрашивал: «Как так получилось, что вы умерли?» И люди с большой готовностью и включенностью начинали рассказывать свои истории — так, будто они действительно уже мертвы. Мне очень близко вот это ощущение: что ты мертв, а вокруг тебя — изнасилованный труп реальности, здравого смысла. Оно, по-моему, очень современное. По крайней мере, в этой стране.

Перформанс «Некропсихоаналитический кабинет». Москва, «Манеж», 18.09.2021. Фото: DK

Есть еще один проект, во многом перекликающийся с нашим, — «TOTENTANZ: Пляски смерти в высокой печати», идея Сергея Леймана (Севастополь), куратор Дана Макаридина (Петербург). Современные художники вырезали десять гравюр, посвященных средневековому «чумному» мотиву плясок смерти, десять молодых поэтов написали к ним соответствующие тексты, а десять музыкантов — треки. Все это собрали в коллективную livre d’artiste — «книгу художника», которую презентовали в декабре и январе на выставках в Москве и Санкт-Петербурге.

Поэтический зин «TOTENTANZ: Пляски смерти в высокой печати»

Мы хотим привезти этот проект в Ростов-на-Дону, потому что он близок нам по духу и прекрасно вписывается в «апокалиптическую» логику. Сначала планировали на конец февраля, но в нашем регионе ввели ковидные ограничения. Потом началась война, и все эти темы приобрели совершенно новое дикое звучание. Ведь как получается: мы заклинали и призывали апокалипсис, погружались в тему смерти и конечности, вдохновлялись мрачной, темной стороной бытия — так вот вам, получайте!  Сегодня любое заигрывание с подобной эстетикой выглядит кощунственно, поскольку рядом с нами разверзлась такая рана Реального, такая бездна человеческой боли, что любое опосредование, любое «высказывание о», взгляд «со стороны» являются аморальными, нерелевантными.  Избежать подобных коннотаций сейчас будет сложно: все наши апокалипсисы и пляски с высокой долей вероятности будут интерпретироваться как имеющие отношение к «злобе дня». Однако выставка все-таки состоится — она пройдет 26-29 мая в «Макаронке».

— Расскажите, с кем вы работали над проектом?

— Мы делали этот проект вместе с моей подругой из Смоленска Еленой Панкратовой. Лена — художница, поэт, филолог, она защитила диссертацию по советской неподцензурной литературе, серьезно изучала советский самиздат, то есть тема самопального книгопечатания знакома ей не понаслышке. Я тоже в молодости занималась самиздатом — тогда мы с друзьями просто что-то печатали на принтере, сшивали вручную, раздавали знакомым, но это, конечно, была полная дичь.

— А как открыли издательство, тоже вдвоем?

— Издательство мы так и не открыли. Я купила ISBN на свое имя и издала книгу как физическое лицо. Но название нашего несуществующего издательства — Kufungisisa Press — мы все равно указали. Так сказать, забросили удочку в будущее — вдруг когда-нибудь пригодится.

— Вы назвали свой проект исследовательским. Почему?

—  Сам формат «что-то там глазами современников» — это старенький псевдоантропологический жанр. В XIX и XX веках регулярно издавали брошюрки с подобными названиями. Они претендовали на отражение общественного мнения  — якобы все вокруг видят проблему именно так. Сейчас очевидно, что ничего, кроме мифологии и спекуляций, за таким форматом не стоит. Но нам показалось забавным вписать наш «апокалипсис» в такой «социоантропологический» контекст.

Мы рассчитывали, что на конкурс пришлют гораздо больше работ (мы получили по 70 в каждой номинации — «Проза» и «Иллюстрация») и описанные в них апокалипсисы можно будет обобщить и классифицировать, чтобы в результате получилась своеобразная «панорама эсхатологических воззрений современности». Но в итоге для внятных выводов и обобщений работ оказалось недостаточно. Кроме того, изначально планировалось, что проект будет долгосрочным и изданием одной книги мы не ограничимся. После сборника художественных работ мы собирались перейти к чему-то более серьезному и в теоретическом плане весомому.

— Кстати, тема проекта будто бы перекликается с манифестом уже несуществующего самиздата «Батенька, да вы трансформер».

— В манифесте «Батеньки» утверждается, что конец света уже наступил и мы живем во времена постапокалипсиса. Эту идею выдвинул философ Жан Бодрийяр, но у него речь идет о виртуальном или символическом апокалипсисе.  Мы же предлагали поработать в поле Воображаемого — пофантазировать о том, какие ужасы могут произойти с человеком в будущем. Это очень буквальный, конкретный подход, здесь апокалипсис — не метафора, а понятие, обозначающее ту или иную катастрофу,  причем нам было неважно, насколько правдоподобно эта катастрофа будет выглядеть. Нас интересовали дикие, странные, безумные, абсурдные сценарии. Правда, не могу сказать, что присланные на конкурс работы наш интерес в полной мере удовлетворили (смеется).

— Вы говорите, что работ было мало, но в списке авторов есть участники из очень многих городов. Кто-то из них подал заявку на конкурс, а кого-то вы нашли сами, верно?

— Что касается хороших текстов, то их для книги оказалось достаточно. Несмотря на это, мы позвали нескольких друзей, того же Макса Евстропова, который, с нашей точки зрения, был максимально погружен в тему и мог сделать весомое высказывание. Он должен был написать предисловие, но его текст получился очень мрачным, а  книга неожиданно для нас самих вышла нежной, поэтичной, местами даже смешной.  Поэтому его текст стал послесловием, мы специально поставили в конце рассказы побеспросветней и пожестче, чтобы получился плавный переход.

Еще я позвала в проект своего друга, философа и арт-критика Сашу Сушинского. Он из Донецка, но сейчас живет в Западной Украине. Саша отлично разбирается в современных философских течениях вроде объектно-ориентированной онтологии, спекулятивного реализма, постгуманизма. Для нас он написал очень хороший текст о плоском мире, расчеловечивании и death drive, влечении к смерти.

Кроме того, я сама написала для книги два текста: во-первых, хотелось разбавить милоту, а во-вторых — поучаствовать в проекте не только в качестве организатора, но и в качестве автора.

А вот от художников поступило мало хороших работ. Изначально мы планировали, что к каждому тексту будет иллюстрация, но конкурсных работ не хватило. Тогда я начала искать потенциальных участников в ВК и нашла кучу классных ребят.

Евгений Бутенко «Покупка конца света на чёрном рынке»

Мы написали петербургскому художнику Евгению Бутенко. Нашли прекрасного художника из Волгограда, он работает под ником Nurveenella. Петербургский график Никита Родин написал для нас очень смешной рассказ, сам его проиллюстрировал и нарисовал еще три картинки, которые мы напечатали на открытках. Долго искали художника, который оформит обложку, в результате нашли Василия Льнова из подмосковного города Раменское. Это была любовь с первого взгляда: я сразу поняла, что это оно! В итоговой выставке Василий тоже принимал участие, приезжал на открытие в Ростов. Его сомнамбулические акварели вызвали большой резонанс, мы даже договорились сделать ему в Ростове персональную выставку. Мы вообще наладили связи со многими художниками, которые участвовали в проекте, — братьев Ивановых из Пскова хотим привезти, персональную выставку Никиты Родина сделать.

— Я смотрела видеоэкскурсию и отметила совпадение: один из ваших художников создал серию графических работ по теме апокалипсиса еще в 2018 году.

— Это художник Сергей Золотов из Павловского Посада. Его мы тоже нашли случайно: я шерстила ВК на предмет подходящих художников и наткнулась на его страницу. Захожу в один из альбомов и вижу: вот то, ради чего все затевалось! Была глубокая ночь, но я так возбудилась, что сразу ему написала. И он проникся (смеется). Особенность его работ в том, что они рассказывают конкретные истории.  Такие сюжетные, нарративные картинки встречаются очень редко, художники чаще рисуют более абстрактные вещи, которые можно истолковать как угодно: хочешь — апокалипсис, хочешь — смерть или война. А у него все было иначе, как раз так, как нам было нужно.  При этом очень красиво, кропотливо сделано, со множеством интересных деталей, которые хочется рассматривать. Это было настолько точное попадание в тему, что мы решили напечатать отдельный набор открыток — «Апокалипсис глазами Сергея Золотова». Получилось шикарно!

Интересно, что все эти картинки он нарисовал за месяц — это был Inktober 2018-го. Позже он признался, что все вышло случайно: если бы мы ему не сказали, что он каждый день рисовал конец света, он бы даже не обратил на это внимание (смеется). Он рисовал то, что в голову придет, а там масса совершенно оригинальных способов уничтожения человечества. Кроме того, он написал для нас очень необычный рассказ и проиллюстрировал его столь же необычной картинкой. Довольно плодотворное сотрудничество получилось.

Аркадий Тропинкин «Без названия»

— Какие еще работы вас зацепили?

— Самая, наверное, проницательная иллюстрация в книге нарисована волгоградским художником Аркадием Тропинкиным. На ней изображен человек, скрестивший руки на груди, и надпись «Пусть за меня все решит апокалипсис».

Единственная (!) «политическая» работа, которую нам прислали на конкурс (мы ожидали больше), — «Dear god, please save the Mother Russia» Алины Глас из Екатеринбурга. Сегодня она заиграла новыми красками: там изображены омоновцы, жестоко разгоняющие митинг.

Три иллюстрации нам дал художник Putrida kennel из Твери — его мы тоже нашли в ВК. Это, пожалуй, самый жесткий и во всех смыслах «темный» участник проекта: у него действительно страшные работы, это отметили практически все гости итоговой выставки. При этом работы очень талантливые, выразительные, узнаваемые.

Putrida kennel

В проекте задействовано пять художников из Пскова. Это вышло непреднамеренно: Псков, видимо, является средоточием русского апокалипсиса, во всех смыслах. Сначала мне советовали посмотреть работы братьев Ивановых — у них умопомрачительная трешовая графика, странная, ни на что не похожая, крайне своеобразная. Ткань рисунка будто бы разлагается, расползается на лоскуты, образы лепятся из землистых комьев. При этом много деталей, которые интересно рассматривать, и куча работ, посвященных нашей теме. Очень их полюбила! Потом мы нашли — опять же в ВК — потрясающего художника Богдана Аквинского, который делает красивые, жесткие, провокационные коллажи: секс, война, смерть, история, безумные вырезки из газет… Очень вкусно! Кроме него, в проект вошел псковский художник Дмитрий Ворожцов, тоже с коллажами, невероятно красивыми и мрачными. Среди конкурсных работ оказался и продвинутый псковский коллажист «с опытом» Дима Свиндел. Собственно, ради троих псковских коллажистов и пришлось сделать цветную вставку в книге — такие роскошные работы нельзя было не взять, а обесцвечивать их рука не поднялась.

Дима Свиндел «Дети безвременья»

Я говорю «красивое», «прекрасное». Но здесь нужно оговориться. «Красивое» — не совсем наша история, я это слово обычно как ругательство использую. Как говорит Александр Смулянский,  связка «красота-истина-благо», которую максимально внятно эксплицировал Платон, в наше время оказалась разорвана: сегодня далеко не все, что красиво, есть благо и уж тем более истина. Красота сегодня — троянский конь: никогда не знаешь, что там у него в брюхе.  Красивое продается и покупается, его цель — порадовать публику, погладить по головке, соблазнить, что-то кому-то навязать, что-то куда-то протащить — контрабандой, естественно. Чаще всего прекрасное не имеет отношения ни к реальному, ни к доброму, ни к вечному. Нередко оказывается, что истина — это больно, а добро — это когда бревном по голове дают, заставляя очнуться.

Почему после Второй мировой такие странные стихи начали писать? Пауль Целан — это же не поэзия, это пытка! Словесные обрубки, невнятное бормотание, сплошные обиняки и оговорки, ни рифмы, ни ритма — ничего. И при этом совершенно гениальный поэт. А все потому, что невозможно в такой реальности — война, Холокост, банальность зла — писать что-то красивое, рифмованное, услаждающее ухо, завораживающее и убаюкивающее. Истинная, честная поэзия должна выговаривать самое важное, самое сокровенное, самое больное, для этого никакие традиционные средства не подходят.

 В XX веке красота попала под подозрение. Поэтому мы должны покаяться: да, книга получилась слишком красивой, да, обложка просто прекрасная, нет, не этого мы хотели, но так уж получилось!  Мы смирились. Да и формат конкурса изначально предполагал, что нам придется отталкиваться от материала, который пришлют. Так что нежность, поэтичность, красота — это не только наша вина.

— А какие тексты хочется выделить? Вы сказали, что рассказов прислали больше.

— Если говорить о текстах, удачным получился рассказ Натальи Хмарицы из Луганска — смешной трешовый текст о ядерной войне и чайных грибах. Юрий Плешков из-под Костромы прислал прекрасно сделанный рассказ об эпидемии нового вируса. Наталья Малеванная из Краснодара написала очень убедительную историю о колонизации Венеры и интеллектуальном вырождении человечества. Есть у нас и два хороших текста из Казахстана: один — о ядерной войне, развязанной красивым рыжим котиком («Усатый апокалипсис», автор Алексей Губчук), второй — «Тихий, скромный апокалипс…» Дмитрия Маркевича, маленький и очень нежный. Одна из самых необычных работ в книге — мозгодробительный текст Артемия Мысовского, написанный по мотивам философских теорий Жиля Делеза.

Если говорить о звездах, то есть у нас и такие. Это ростовская писательница Анна Чухлебова, которая в прошлом году попала в шорт-лист молодежной премии «Лицей». Вошла в десятку лучших из — на минуточку — полутора тысяч участников! Благодаря «Лицею» мы и познакомились: я увидела, что в шорт-листе есть ростовчанка, и сразу предложила ей поучаствовать в проекте. В итоге появился супердинамичный, сочный, наваристый рассказ «Любовный роман» — о любви и, конечно же, о конце света.

— А в сеть вы тексты выкладывали?

— Да, кое-что можно почитать в сети. Бумажных книг почти не осталось — общий тираж был всего 150 штук, из них половина разошлась по авторам. Это мало, но у нас не было денег, чтобы напечатать больше. Мы отправили по экземпляру в библиотеку «Гаража» в Москве и библиотеку Московского музея современного искусства — там можно посмотреть.

— Любопытно узнать, как вы выбирали пространство для выставки и как его оформляли?

— В Ростове не очень много мест, где можно что-то подобное организовать. К счастью, я была знакома с Лейли Аслановой, куратором арт-центра «Макаронка», — пару лет назад я проводила у них перформанс, кстати, по поэзии Пауля Целана. У них два пространства: в первом — белые стены, красиво, светло, отремонтировано, а второе — вытянутое раздолбанное помещение с неформальным названием «кишка». В «цивилизованной» галерее план выставок был расписан на много месяцев вперед, поэтому Лейли предложила второе. И оно прекрасно зарифмовалось с нашей темой, там царил полный апокалипсис: обвалившаяся штукатурка, старые кирпичные стены, какие-то штуки из стен торчат. Конечно, для изобразительного искусства это не лучший вариант — фактурные поверхности отвлекают от работ и рассеивают внимание.  Один художник даже отказался от участия, когда увидел, где будет проходить выставка. Но остальные согласились, сказали: «Классно, трешняк, это нам подходит». 

«Кишка» арт-центра «Макаронка»

— Если приглядеться, на стенах можно увидеть надписи и граффити. Это вы сделали или так было?

— Когда-то в этом помещении была мастерская стрит-арт-художников, от них и остались граффити. Потом был склад, а позже в «кишке» начали проводить спектакли. Это, кстати, единственное помещение бывшей макаронной фабрики, где не стали делать ремонт. Все пространство привели в порядок, кроме этого склада, — чтобы было видно, в каком состоянии все находилось раньше. «Кишка» дорога кураторам «Макаронки», потому что с нее начиналась история арт-центра: там рисовали, жили. Ремонтировать ее не собираются — это законсервированная история.

Нам эти стены по настроению и состоянию отлично подошли — когда все раздолбано, можно делать все, что хочешь. Правда, там не так много мест, куда можно повесить картины. Мы исходили из специфики помещения. Некоторые картины примотали к трубам, еще несколько работ отлично вписались в граффити. Заранее просчитать все было невозможно, мы монтировали экспозицию за два дня до открытия. Получилась полная импровизация: на стене висит гвоздь — значит, на него и будем вешать. Если решишь рядом забить другой — там и кусок стены может обвалиться, лучше не надо (смеется). Мы старались сделать так, чтобы все органично смотрелось. Много удачных экспозиционных решений предложила Лейли: у нее большой кураторский опыт и наметанный глаз. Для меня эта выставка была первой, раньше я ничем подобным не занималась.

— Вы развешивали работы в определенном порядке или по принципу «куда можно, туда и повесили»?

— В начале экспозиции мы сознательно повесили самого веселого художника, Никиту Родина, чтобы людей сразу не отпугнуть. В глубине помещения, за ширмой, поставили так называемый «алтарь» — большую работу ростовского художника Вадима Мурина. Справа и слева от нее расположили две вышитых «иконы» с вымершими животными петербургской художницы Натальи Петуховой. Получился смысловой и визуальный центр композиции.

«Алтарь» Вадима Мурина

 Предполагалось, что по мере прохождения выставки краски постепенно будут сгущаться, а ближе к выходу опять начнется условное просветление с более нейтральными и «легкими» работами. В глубине — помрачнее. Так и получилось.  Вокруг «алтаря» собрались самые мрачные и тяжелые авторы — Сергей Золотов, Богдан Аквинский, Елена Казанцева, Putrida kennel, а на периферии — смешные и стебные.

Чтобы создать целостную атмосферу и повысить градус напряжения, мы включили Вагнера, прелюдию к «Тристану и Изольде». Эта музыка звучит лейтмотивом в фильме Ларса фон Триера «Эпидемия». Она очень тревожная, пропитанная ожиданием надвигающейся катастрофы. Ужасная, в общем, музыка, я ее периодически выключала, чтобы не свихнуться (смеется).

— Какие реакции были у гостей выставки?

— Очень положительные. Не в смысле «ой, как красиво». Мы ожидали наплыва непуганых идиотов — с жалобами, возмущениями, оскорбленными чувствами. Сейчас время такое — идиоты почувствовали свою силу и повсюду суются. Я в этом плане непростительно беспечна, но Лейли искренне переживала, потому что на выставке были представлены довольно провокационные работы, в том числе с религиозным подтекстом, за которые могло «прилететь». Дело в том, что на «Макаронке» почти каждый день показывают спектакли и театральная публика имеет бесплатный доступ к экспозиционным пространствам. А народ там разношерстный — кроме продвинутой молодежи, частенько захаживают тетеньки, дяденьки, пенсионеры. Не совсем наш контингент. Но — о, чудо! — никто из них на выставку не пожаловался. Очень терпимо, даже с интересом отнеслись. Многие искренне пытались понять, что изображено на картинах, задавали вопросы.

Мне запомнились девушка с парнем, которые останавливались перед каждой без исключения работой и обсуждали, что хотел сказать художник. Я впервые в жизни видела такой серьезный и последовательный подход. Они и меня в свое обсуждение вовлекли, мы с ними кучу смыслов породили, я даже сама поняла, о чем это (смеется). Были люди, которые говорили что-то вроде «о, апокалипсис, мы это любим» и начинали про любимые фильмы рассказывать. Оказалось, я столько всего не видела! В общем, реакции были обнадеживающие.

— Ваша выставка совершила путешествие в Псков, как это получилось?

— Там есть потрясающее арт-пространство «Лофт». Куратор Антон Ковальский узнал, что у нас было пять псковских художников, и предложил привезти выставку к ним. Правда, там была цензурированная версия: они взяли не все работы и мат в названиях зарисовали. Но я к этому спокойно отнеслась, я же не знаю, какая в Пскове ситуация и не могу разделить с ними ответственность — если что, отдуваться придется им. Вообще в Пскове сейчас происходит что-то удивительное: очень творческая атмосфера, куча талантливых продвинутых ребят, есть места для тусовок, выставок, творчества. Можно только позавидовать и порадоваться за них.

Выставка «Апокалипсис глазами современников» в Пскове

— Каких откликов от людей вы ждали изначально? Может, каких-то мыслей или действий?

— Мы ничего особо не ждали, нам хотелось сделать интересную книгу для людей, которые любят тему апокалипсиса так же сильно, как мы. Хотелось причинить максимальное удовольствие тем, кто разделяет наши интеллектуальные и эстетические предпочтения. И себе, конечно, куда же без этого. Было настроение немного похулиганить, поэтому и 18+ сделали — чтобы ни в чем себе не отказывать (смеется). Какой бы то ни было воспитательный или назидательный момент у проекта отсутствует: мы не собирались никого поучать, стимулировать к размышлениям о вечном или наоборот конечном, просвещать или делать лучше. Нет. Мы просто хотели по максимуму оторваться и создать что-то необычное. А выставку итоговую сделали, чтобы показать работы классных художников и перевести все в более публичный формат, чтобы это был не просто междусобойчик.

— Какую дальнейшую жизнь для своего «апокалипсиса» вы представляли? После выставки и выпуска книги.

— Мы хотели сделать аналогичный сборник, но уже с апокалиптической поэзией. Кроме того, осталась маниакальная идея все-таки догнуть линию и сделать что-то по-настоящему дикое и трешовое — возможно, второй том прозы, чтобы прям trash edition получился. Но это были планы на отдаленную перспективу.

Этой весной мы с уже упомянутым Сашей Сушинским собирались провести Апокалиптологический конгресс. Название и идея принадлежат художникам Стасу Шурипе и Анне Титовой, основателям Агентства сингулярных исследований. Предполагалось записать серию видеоинтервью с современными философами и художниками, осмыслить тему апокалипсиса с точки зрения философии, искусства, антропологии, истории. Это был бы чисто теоретический, исследовательский формат. Сейчас реализовать эту идею невозможно, не знаю, удастся ли вообще когда-нибудь воплотить ее в жизнь.

— Расскажите про ваш личный конец света — каким вы его себе представляете?

— Когда я накручиваю сценарии апокалипсиса, это всегда что-то абсолютно тотальное и окончательное — без перехода на новый виток, без постапокалиптического продолжения. Мне кажется,  постапокалипсис — это соблазн, в котором зашит терапевтический момент: старый мир канул в небытие, планета очистилась, теперь можно начать с чистого листа, построить что-то новое, лучшее. Как жизнь после смерти — в это удобно верить, удобно надеяться, что со смертью ничего не заканчивается, что будет некое послебытие,  условный рай-ад, кто-то выживет, спасется и наступит классический голливудский хэппи-энд.

Cерьезный подход к теме возможен, только если смотреть перспективе тотального уничтожения прямо в лицо, не прячась от нее в волшебное «после»

Тяжело вообразить себе окончательный конец — и свой, и человечества. Тяжело исключить надежду, эту «мать дураков», как говорят классики. Мне кажется, серьезный подход к теме возможен, только если смотреть перспективе тотального уничтожения прямо в лицо, не прячась от нее в волшебное «после».

По содержанию апокалипсис может быть каким угодно. Из более-менее реалистичных сценариев — ядерная война, экологическая катастрофа, очередная эпидемия, падение астероида.  Хотя интересней, конечно, прокручивать необычные, абсурдные варианты вроде восстания микроволновок или превращения всей жидкости на планете в клей. 

Видите, здесь налицо некоторая шизофрения, продиктованная спецификой предмета. С одной стороны, конец света — трешовая тема, занимающая сумасшедших, маргиналов, безумных старушек, любителей конспирологии. С другой — предельно серьезная вещь. Мы изначально колебались между этими двумя альтернативами — снисходительным скепсисом с юмором и трагической серьезностью. В этом же диапазоне оказались разбросаны присланные на конкурс работы. Поэтому и мое отношение к вопросу, и книга, и выставка выглядят несколько противоречиво и эклектично, но эта эклектика созвучна самой проблеме.

— Как изменилось ощущение конца света из-за последних событий? Как вообще изменились приоритеты и не перевернулась ли картина мира с ног на голову?

— Война вырвала меня, конечно, из плоскости фантазий. С тех пор, как все началось, я не придумала ни одного сценария апокалипсиса, хотя раньше любила побаловаться подобным образом. Мы столкнулись с Реальным, которое превосходит все, что можно вообразить, — искусство здесь бессильно, искусство моментально обесценилось. Поразительно то, что смерть тысяч людей, уничтожение городов, пытки, насилие над женщинами и детьми — все это оправдывается больными фантазиями конкретных людей. Вся страна спит и видит один и тот же сон, срежиссированный кучкой безумцев.

Получается, нет ничего невозможного — нет никакой плотины или дамбы в виде здравого смысла, нравственных устоев или пресловутых «уроков истории», которые защищали бы нас от абсурдных действий и поступков. Это самая настоящая сновидческая логика: в снах возможно все, потому что блоки «Я» и «Сверх-Я» снимаются, бессознательное свободно комбинирует образы, производя причудливых монстров. Выходит, достаточно иметь власть и ресурсы, чтобы зажечь на весь мир всепожирающую «звезду бессмыслицы». Не могу сказать, что я отличаюсь особой верой в человечество, скорее наоборот. Но эта разболтанность, это царство контингентности, о котором все уже успели подзабыть и которое вдруг опять обнаружилось в человеческих существах, поразило даже меня. КОНЕЦ АБСОЛЮТНО РЕАЛЕН — вот, пожалуй, главное прозрение последних дней.

— Посоветуйте, что почитать и посмотреть на тему конца света.

— Почитать можно «Любовницу Витгенштейна» Дэвида Марксона (это что-то вроде постапокалиптической «Игры в бисер») или классику — мой любимый «День триффидов» Джона Уиндема (по этой книге сняли пару фильмов и мини-сериал; ничего особенного, но фанатам плотоядных растений зайдет). Недавно издали книгу «Вот и все. Зачем мы пугаем себя концом света?» британского фантаста Адама Робертса. В ней он разбирается, откуда берется интерес к апокалиптическому жанру, обращается к истории вопроса, анализирует апокалиптический масскульт. Очень интересное, легкое чтиво.

Из фильмов могу посоветовать уже упомянутую «Эпидемию» Ларса фон Триера и его же «Меланхолию». «Меланхолия» — один из немногих фильмов, где конец света представлен именно как конец: без надежды, без выхода в терапевтическое «потом». Об этой картине хорошо написал Славой Жижек в книге «Событие», где есть разбор целого ряда фильмов на апокалиптическую тематику.

Пророческими выглядят сейчас фильмы Константина Лопушанского. Это очень интересный российский режиссер, у него есть апокалиптическая трилогия: «Письма мертвого человека», «Посетитель музея» и «Русская симфония». Последний фильм был снят в 1994 году, он поразительно резонирует с тем, что происходит сейчас. Это фантасмагория, замешанная на русской классике и истории, на мифической «русской идее» — настоящий «русский апокалипсис». Там фишка в том, что начинается Страшный суд и все русские «герои» — богатыри, казаки, попы с иконами, интеллигенты, генералы — собираются на финальную битву со злом, которая должна состояться на Куликовом поле.  Все идут туда, чтобы «встать горой за Отечество», отвоевать его у сил зла. В итоге оказывается, что кроме них там никого нет, а силы зла — это они сами: пьяные, экзальтированные, одержимые больными идеями. Абсолютное попадание в настоящий момент. 

Не могу не упомянуть фильм Сергея Лозницы «Кроткая», который тоже имеет отношение к «русскому апокалипсису», хотя сам апокалипсис не упоминается. Зато там прекрасно показана сновидческая, фантасмагорическая логика, в которой движется российская история. Дугин (простите) говорил, что Гераклит — истинно русский философ. К этому нужно добавить, что фантасмагория — истинно русский жанр.

Это все звучит крайне пессимистично, и мне бесконечно жаль, что сегодня мы на полном серьезе вынуждены добавлять к апокалипсису определение «русский». Если сегодня на что-то и можно уповать, то только на то, что в ближайшее время Россия наконец-то достигнет того дна, от которого можно будет оттолкнуться. Если, конечно, эта форма жизни (смерти?) не является принципиально придонной.