От Академии художеств к media studies, гендерной истории искусств и СССР

После школы я подавала документы на разные факультеты: логистика, антропология, философия, программирование. Выбор искусствоведения стал спонтанным, но не случайным.

В детстве я ходила в художественную школу, где особенно любила уроки по истории искусств. Я даже вклеивала репродукции любимых произведений в тетрадку с конспектами и домашкой. Одним из самых сильных впечатлений детства была выставка Караваджо в Пушкинском музее. Помню огромную очередь, красные стены и ощущение грандиозности и какой-то нечеловеческой силы.

Еще я участвовала в олимпиадах по литературе и могла определить, какое дополнительное значение сообщает стихотворению его размер. Думала, что в этом и состоит работа филолога или искусствоведа. Такой подход отчасти можно отнести к тому, чем я позже буду заниматься в Академии художеств, где мы определяли композиционные особенности, особенности техники, способы нанесения краски (если говорить о живописи), особенности цветовых соотношений и то, как это влияет на передачу авторского замысла и создание художественного образа.

Сейчас я забочусь не о том, что хотел сказать автор, а о том, о чем автор проговорился, что он сказал о своей эпохе и обществе, чего мы не можем прочитать в книжках по истории.

Когда поступала на искусствоведение, думала, что буду заниматься разгадыванием смыслов, отвечать на школьный вопрос: «Что хотел сказать автор?» В чем-то я была права, искусствоведение занимается интерпретацией. Сейчас я понимаю интерпретацию художественного произведения намного шире и забочусь не о том, что хотел сказать автор, а о том, о чем автор проговорился, что он сказал о своей эпохе и обществе, чего мы не можем прочитать в книжках по истории.

За то время, что я занимаюсь искусствоведением, изменилось мое понимание дисциплины в целом, предмета ее исследования. Мне кажется, что я называю себя искусствоведкой по привычке, оставшейся после бакалавриата. Сейчас я занимаюсь визуальными исследованиями, а термину «искусство» предпочитаю термин «визуальная культура». Второе понятие шире, включает в себя разные медиумы и «статусы» произведений: не делит культуру на высокую и массовую.

«Искусство» — еще и колониальное понятие, включает в себя эстетические категории и социальные практики «западного» общества. Например, то, что мы обычно называем египетским искусством, имеет мало общего с картинами Леонардо да Винчи. Росписи гробниц фараонов создавались не для разглядывания, эстетического удовольствия или экстатического переживания; они сопровождали фараона в загробном мире и не были рассчитаны на восприятие смертным.

Поэтому применять методы классического искусствоведения к любому продукту визуальной культуры бессмысленно. Намного лучше меня эту проблему сформулировала Кэролин Дин в эссе «The Trouble with (The Term) Art». К слову о колониальном подходе в изучении визуальной культуры, в бакалавриате я хотела изучать африканские маски. Сейчас стараюсь о том периоде не вспоминать.

Учеба в АХ помогла сформировать насмотренность, дала первые опыты письма, но  к концу четвертого курса я была готова оставить искусствоведение как бессмысленную науку. Я не планировала строить научную карьеру, пока не открыла для себя гендерную историю искусств. 

Дарья Глебова

В Европейский я шла не как в университет с сильной школой искусствоведения (а она там действительно сильная), а как в университет, где занимаются гендерными исследованиями. Меня вдохновляли книги, статьи и лекции Анны Темкиной и Елены Здравомысловой. Я набросала несколько тем, связанных с гендерной теорией и искусством.

Я думала писать работу о репрезентации 8 марта в позднесоветское время. Идея была проследить, как смена гендерного порядка влияла на изменения в визуальной культуре. Проще говоря, в 40-е на праздничной продукции вместо ударницы появляется образ матери, а потом, в Брежневскую эпоху, и она заменяется цветочками и белочками. Конечно, это говорит о последовательной деполитизации женщин. (Оговорюсь, что это достаточно исследованная тема).

 К изучению советского я обратилась по нескольким причинам. Мне хотелось понять, как люди жили в позднем СССР, меня пугали параллели между российской действительностью и советским прошлым. Пугают и до сих пор, только теперь к ассоциациям с эпохой застоя добавились ассоциации с более ранними событиями советской истории.  Кроме этого, мной руководили прагматические мысли начинающей ученой: знаю язык, доступны архивы, понятен контекст. Так я нашла себя за просмотром «Кабачка „13 стульев“».

О «Кабачке „13 стульев“», парадоксах советского мироощущения и цензуре тогда и сегодня

У меня нет любимого выпуска «Кабачка», я бы не стала пересматривать его для собственного удовольствия: во времена tiktok, reels, shorts сложно смотреть нединамичный «Кабачок» с интересом. В свое время, я уверена, «Кабачок» воспринимался как веселый, живой и свободный. Он совершенно не совпадал с официозным и клишированным образом советского телевидения, который у меня успел сложиться. Когда я прочитала книгу Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось», передача показалась мне не только необычной, но и показательной.

Актрисы «Кабачка „13 стульев“»

Основной моей задачей было изучить репрезентацию Запада на советском телевидении. Несмотря на то что кафе было польским, персонажи носили польские имена, обращались друг к другу «пан» и «пани», передача показывала скорее собирательный образ Запада или заграницы.

«Заграница» представляла собой обобщенное, вневременное пространство, куда стремились попасть, о котором мечтали и которое было недосягаемым. Алексей Юрчак назвал такую репрезентацию «воображаемым Западом». «Воображаемый Запад» состоял из зарубежной музыки, одежды, упаковок, которые становились предметом коллекционирования.

 Воображаемый Запад интересен его амбивалентной природой. С одной стороны, образы воображаемого Запада проникли в СССР, даже на телевидение, а значит, легитимизированы государством. С другой стороны, они были пространством свободы, праздника, изобилия, маленьких буржуазных радостей.  Так, местом действия «Кабачка» была дружественная социалистическая страна, и в то же время досуг панов и пани шел вразрез с советской идеологией. «Кабачкисты» встречались по вечерам в ресторанчике, пели, танцевали, выпивали без всякого повода.

«Кабачок» привносил ощущение праздника в повседневность. Мне кажется, последнее и привлекало советского телезрителя. Например, когда первые советские люди в 1989 году смогли вырваться за границу, они удивлялись, насколько Запад не отвечал их представлениям, — их поразила повседневность, несказочность заграницы.

«Кабачок» не включал критику Запада, сатиру, разоблачение, как и сатиру над советской действительностью. Передача была деидеологизирована. Это было необычно для советского телевидения и соотносилось с представлениями о Западе обычного зрителя. В первых выпусках «Кабачок» похож на молодежное советское кафе 60-х, а к последним он уже полон дубовой мебели на манер европейских трактиров. Быт реконструировался с большой любовью, хотя это и было тяжело.

Когда «Кабачок» только появился на телевидении, он был уникальной передачей, потому что в то время западный мир проникал на советские экраны только через новости и информационные программы. К концу 80-х, напротив, телевидение транслировало большое количество зарубежных фильмов, другие развлекательные советские передачи использовали иностранную музыку и иностранный внешний вид актеров, актрис или участников телепередачи, а также обстановку — мебель, предметы антуража, быта.

Редакторы и авторы пытались «провести» материал путем проб и ошибок и усваивали таким образом нормы — такая «нормализация» по Фуко.

Я всегда восхищалась реакцией старшего поколения на тему моего исследования: она у многих вызывала теплые воспоминания. За 15 лет существования передачи отношение зрителей к ней менялось. В начале она была глотком свежего воздуха, юмор казался зрителям и критикам острым. Позже повторяющиеся шутки сделали передачу скучной и пресной. Работая в архиве со сценарными папками, я пришла к выводу, что это связано с цензурными правками, идеологической редактурой. Создатели передачи могли заменять спорные шутки на старые или отвлеченно-лирические.

Существовал официальный перечень запрещенных тем («Перечень сведений, запрещенных для публикации в открытой печати, передачах по радио и телевидению»), но нерекомендованных тем было намного больше. Конечно, специальной методички, как их избежать, не существовало. Редакторы и авторы пытались «провести» материал путем проб и ошибок и усваивали таким образом нормы — такая «нормализация» по Фуко.

В современном российском телевидении я заметила те же тенденции. Существуют примеры очевидной цензуры — когда, например, вырезают все сцены с украинской участницей нового «Холостяка» или когда передачу «Игра» закрывают предположительно из-за поцелуя мужчин-юмористов. Но есть и примеры усвоенных норм. Например, в передаче «Кондитер» при презентации торта в виде глобуса ведущий попросил участника обсуждать не Америку, а Россию — вряд ли это было прописано в его сценарии.

 В работе я в основном использовала методы media studies — это междисциплинарный подход, который включает в себя анализ языка медиума, институциональный анализ, анализ репрезентаций и анализ зрительского восприятия.  Так, при анализе практик потребления я обратилась к социологическим исследованиям телевидения 1970-х. Пионером таких исследований был Борис Фирсов. Позже он стал учредителем и первым ректором Европейского Университета.

Больше всего в процессе работы над магистерской мне нравились семинары. Они регулярно проходят на факультете, в них принимают участие все преподаватели и студенты. Студенты представляют фрагменты диссертации к обсуждению. На семинарах рождаются и корректируются идеи, расширяется контекст. Я очень благодарна коллегам за комментарии, предложения и возражения.

Стажировка, Венецианская биеннале и защита искусства от защитников природы

Я попала на стажировку через венецианский университет, в котором провела третий семестр магистратуры. ЕУ входит в консорциум университетов, которые отправляют студентов и преподавателей на учебу в Венецию.

VIU (Venice International University, Венецианский международный университет) каждый год объявляет конкурс на стажировку в разных институциях. Мой бэкграунд больше всего подходил Коллекции Пегги Гуггенхайм, с которой Университет поддерживает связь. Коллекция Пегги Гуггенхайм — это небольшой, но знаковый музей искусства ХХ века, он располагается в доме коллекционерки Гуггенхайм. Она завещала свою коллекцию Фонду Соломона Гуггенхайма с условием, что коллекция никогда не будет разделена, продана и не покинет Венецию. Также на эту стажировку можно попасть, оставив заявку на сайте музея.

Концепция стажировки — знакомство студентов и выпускников с тем, как музей устроен. Мы проводим экскурсии, общаемся с сотрудниками разных отделов — кураторского, образовательного, отдела публикаций и SMM. Кроме того, мы каждую неделю готовим презентации о жизни Пегги Гуггенхайм, о временной выставке или о любой работе из коллекции по нашему выбору. Большую часть времени стажеры заняты дежурством в залах музея.

Мы носим значки с надписью: «Ask me about the art» («Спроси меня о произведении искусства»). Мне всегда интересно поделиться интерпретациями, услышать мнение посетителей.

Сейчас в Италии идет волна протестов, призванных привлечь внимание общественности к климатическому кризису. Активисты группы «Последнее поколение» (Generazione ultimo) приклеивают руки к произведениям искусства. Несмотря на то что подобные акции вызывают у меня симпатию, моя задача — не допустить их проведения в нашем музее. Хотя активисты выбирают работы под стеклом или пьедесталы скульптур, акция вызывает некоторые неудобства: замена стекла, проверка сохранности работы, скандал, наконец. Помимо наблюдения за безопасностью предметов, мы общаемся с посетителями. Мы носим значки с надписью: «Ask me about the art» («Спроси меня о произведении искусства»). Мне всегда интересно поделиться интерпретациями, услышать мнение посетителей.

Благодаря стажировке у меня появилась возможность посетить Венецианскую биеннале — одно из главных событий в мире современного искусства. Тема этого года — «Молоко снов» — вдохновлена искусством сюрреалистов. Сначала она показалась мне неуместно эскапистской. Обычно тема биеннале отражает веяния современного искусства, культуры в целом, актуальную общественную повестку. Например, архитектурная биеннале прошлого года отвечала на вопрос: «Как мы будем жить вместе?» Архитекторы, дизайнеры, художники и кураторы рефлексировали над проблемами экологии, постгуманизма, новых технологий, изменяющихся человеческих сообществ.

И только  посетив павильоны Венецианской биеннале 2022 года, я поняла, что между осознанием глобальных проблем и художественным изучением подсознательного нет противоречия. Сюрреалисты XX века пришли к поискам альтернативных науке и религии способов познания в ответ на трагедии своего века.  Современные художники показывают потенциальные магические и технологические трансформации человека, необходимые для создания новых связей друг с другом, с «нечеловеками» и миром, исследуют телесность и, подобно сюрреалистам, воплощают свои самые ужасные кошмары.

Инсталляция Уффо Изолотто «Мы прошли по Земле», Венецианская биеннале, павильон Дании, 2022

Удивительно, как город преображается на время биеннале. Каждая церковь, склад, палаццо становятся выставочными пространствами современного искусства. Коммерческие галереи со всего мира открывают филиалы в Венеции на дни работы Биеннале, самые известные современные художники устраивают персональные выставки: Марлен Дюма, Кван Йонг Чан, Брюс Науман, Аниш Капур, Ансельм Кифер.

Я жила в Венеции осенью и зимой прошлого года (во время обучения в VIU), тогда город представлялся мне обителью старый мастеров. Здесь больше сотни церквей, и в каждой можно найти шедевр Тициана, Веронезе, Белини, Тьеполо… Сейчас эти шедевры соседствуют с инсталляциями и site-specific объектами.

Выставка Ансельма Кифера во Дворце Дожей «Эти сочинения, когда их сожгут, наконец, прольют свет» (Андреа Эмо), 2022

Я не заметила, что отношение к русским изменилось. В начале стажировки, отвечая на вопрос «Откуда ты?», я всегда делала дисклеймеры о моей позиции.  Со временем я перестала добавлять что-то к ответу «Я из России», потому что нашла много поддержки и добрых слов. Иностранцам интересно узнать, как последние полгода переживаются внутри, в России, как события коснулись меня конкретно. 

Каждый раз я приезжаю в Италию в разном статусе, сегодня я здесь в статусе работницы. Мне кажется, когда приезжаешь в страну работать, невольно оцениваешь ее как потенциальное место для переезда. Мне очень нравится Италия: язык, культура, кухня. Но я не уверена, что у меня получилось бы остаться здесь навсегда: Италия — достаточно консервативная страна с высоким уровнем сексизма, гомофобии и расизма.

В этом году я планирую поступать на новую программу. Среди вариантов — магистерские программы, рассчитанные на один год. До магистратуры в ЕУ я занималась музейной инклюзией. В коллекции Пегги Гуггенхайм я подготовила материалы для работы с людьми в аутистическом спектре. Если я решу продолжить заниматься музейной инклюзией, то остановлю выбор на музейном менеджменте. Другой вариант — PHD в media studies.