Аня Щетвина — аспирантка университета Гумбольдта в Берлине, культуролог, исследовательница цифровой культуры, субъектности и памяти. Экс-координатор клуба любителей интернета и общества, автор статей об интернете прошлого и будущего, о памяти и забвении.

Когда я прихожу в этнографический или исторический музей, за витринами и на полках меня почти всегда встречают вещи. Потрепанная временем (и бережно восстановленная) одежда. Бусины и монеты. Музыкальные инструменты и документы.

Вещи оказываются трехмерными иллюстрациями к историям о людях. Они и сами будто бы рассказывают истории, хотя их не всегда легко разглядеть. Я не знаю, что точно значили эти узоры на рукавах рубашки или почему в архивах писательницы стоят дневники именно с такой бумагой. Напоминали ли эти серьги о страхе и радости взросления? Передавался ли этот сундук из поколения в поколение? Я не знаю этого, потому что вещи рассказывают не мои истории. Лучший читатель (и рассказыватель) этих историй — тот, кто близко жил (или живет) с этой вещью.

Люди запоминают себя с помощью автотопографии — например, в своей комнате или в доме

Материальные предметы легко и глубоко интегрируются в память, помогая людям создавать истории о своей жизни. С одной стороны, память о себе ― это то, что опосредовано нарративами (об этом подробно писала в статье для «Тезиса» антрополог Полина Кислицына). С другой, люди запоминают себя с помощью создания некоторой автотопографии — например, в своей комнате или в доме.

Автотопография (от греческого «топос», место) — это пространство организации материальных вещей, служащих памятными объектами. Исследователи Йенс Брокмайер, Даниэла Петрелли и Стив Уиттакер определяют автотопографию как особое расположение вызывающих воспоминания объектов, которые складываются в «физическую карту памяти, истории и убеждений».

Исследовательница в области социологии техники Шерри Тёркл поэтично формулирует эту связь так:  «Мы думаем с помощью вещей, которые мы любим. Мы любим вещи, с помощью которых мы думаем».  В сборнике под её редакцией такие вещи называются «эвокативными объектами» (от английского to evoke, вызывать в памяти).

Автотопография помогает держать прошлое под рукой: снова и снова переживать воспоминания, касаясь любимых вещей, и рассказывать о них истории себе и другим. Причем какие-то вещи могут стоять на виду, чтобы до них легко было дотянуться, а какие-то пребывают в пассивном статусе потенциальных памятных объектов ― например, в коробке на антресоли.

Или на полке шкафа с одеждой ― например, я не выбрасываю старые джинсы, которые покрыты пятнами краски после концерта в арт-студии, где мы помогали художникам с перформансом. Носить их невозможно, но и выбросить жалко. Не то чтобы я очень сентиментальна, просто без них я боюсь забыть эту историю. Про неё не нужно думать каждый день — можно спокойно хранить свои джинсы на закрытой полке.

Иллюзия застывшего прошлого

Но всегда ли воспоминания, которые вызывают вещи, одинаковы? Работают ли вещи, как машина времени, позволяя нам каждый раз прикасаться к ним и телепортироваться в застывшее прошлое? Не совсем.

Метафора архива была основным способом обозначения памяти как в когнитивных науках, так и в психологии на протяжении всего XX века

Современные исследования автобиографической памяти акцентируют внимание на том, что это ― процесс. Йенс Брокмайер в своей книге «За пределами архива» (Beyond The Archive) суммирует находки последних десятилетий в исследованиях памяти. Брокмайер показывает, что метафора архива была основным способом обозначения памяти как в когнитивных науках, так и в психологии на протяжении всего XX века. Метафора архива или хранилища в значительной степени полагалась на компьютерную лексику — например, использовала слова «кодирование» и «декодирование», когда речь шла о человеческом мозге.

Смена парадигмы, как пишет Брокмайер, произошла в конце XX века. Исследования в области нейробиологии показали (здесь Брокмайер ссылается на работы из оксфордского сборника по исследованиям сознания), что метафора архива — излишнее упрощение.

 Активность в коре головного мозга при вспоминании прошлого ― такая же, как и при восприятии новой информации из настоящего. Каждое событие в коре головного мозга «динамично и чувствительно к контексту»  — наши тела как будто бы повторяют умственные или физические действия, но делают это неодинаковым образом, каждый раз по-новому. Приобретенный опыт и текущее состояние тела влияет на воспоминание так же, как и общий контекст, в котором человек находится (пространство, люди вокруг). Локализация события в прошлом ― это отдельный процесс в коре больших полушарий, происходящий параллельно или после переживания воспоминания.

Воспоминания приходят к человеку в действии, в определенной сборке его тела и материальных вещей

С метафорой архива спорили не только биологи, но и философы, исследователи культуры.  Жак Деррида, Мишель Фуко и Михаил Бахтин рассматривали воспоминания как смысловые конструкции, которые обретают форму в процессе обращения к прошлому.  То есть было бы неверно говорить, что мозг человека является физиологическим архивом неизменной информации. Или что какие-то «изначальные» воспоминания распределяются по артефактам, которые, в свою очередь, их опосредуют и хранят. Воспоминания приходят к человеку в действии, в определенной сборке его тела и материальных вещей. Когда я держусь за какой-то предмет, его форма, текстура и внешний вид могут ориентировать меня в мыслях и помогать формулировать истории.

Артефакты меняются вместе со своей ролью в жизни людей. Медиа-исследовательница Хосе ван Дейк в книге «Медиатизированные воспоминания в цифровую эпоху» (Mediated Memories in the Digital Age, 2007) пишет, что на моменте фиксации памятных событий процесс не заканчивается:

Позднее люди могут изменять медиаформат своих записей, чтобы вновь пережить, скорректировать, изменить, пересмотреть или даже стереть ранее записанные моменты в рамках непрерывного проекта самоформирования. Фильмы или фотографии — это не „память“; это опосредованные строительные блоки, которые мы формируем в процессе вспоминания.

Артефакты памяти, медиа и интернет

В разговоре о материальных объектах важно не забывать и про цифровые артефакты. Они участвуют в нашей жизни так же, как и физические.  Инстаграм-профиль* и фотоальбом ― это вещи, которые опосредуют мысли и истории,  они относительно стабильны, к ним можно возвращаться, их можно изменять, рассматривать, делиться ими с другими.

Весной 2022 года я провела серию исследовательских интервью — с жителями России, которые хранили воспоминания в интернете, но цензура социальных сетей поставила их практики в зону риска. Оказалось, что цифровых эвокативных объектов бывает много разных. Для кого-то памятными объектами служат профили в социальных сетях, которые они уже не ведут (например, Diary.ru). Или старые посты, альбомы, сохраненные картинки ВКонтакте. Или архив историй в Инстаграме.

Люди распечатывают посты, чтобы хранить фотографии в бумажных фотоальбомах

Иногда онлайн-объекты сосуществуют с физическими в плотной связке. Например, человек ведет несколько бумажных дневников и телеграм-каналов, фиксируя свою жизнь и мысли. Или, когда Инстаграмом становится сложно пользоваться, люди распечатывают посты, чтобы хранить фотографии в бумажных фотоальбомах.

Важное основание для сопоставления памятных вещей в онлайне и физическом пространстве ― их материальность. Исследовательница медиа Марианн ван ден Бумен в своей книге «Транскодируя цифровое. Роль метафор в новых медиа» утверждает, что цифровые сущности плотно пронизаны метафорами. Технологии устроены очень сложно, и чтобы проще было встроить их в осмысленные практики,  интерфейс и программное обеспечение «переводят» для пользователей невидимые процессы на понятный язык метафор: мы используем файлы, окна, фотографии, документы и т. д. Мы открываем, листаем, редактируем, делимся, закрываем, уничтожаем.  Пусть и многое из этого делается с помощью курсора, а не пальцев.

Ни в физическом пространстве, ни в интернете предметы не остаются неизменными. А значит, меняется и то, как мы с ними взаимодействуем. Хосе ван Дейк, например, обращает внимание на то, что качества и свойства материальных объектов меняются со временем ― чернила выцветают, бумага становится более хрупкой, кассетный плеер заедает и глючит.

Цифровые медиа тоже меняются ― flash-анимация перестает поддерживаться современными технологиями, а без нее не посмотреть, например, первые мультфильмы Масяни и не поиграть во многие игры, встроенные в браузер. Старые сайты не открываются. Посты в социальной сети, опубликованные 10 лет назад, отображаются совсем иначе, потому что за это время интерфейс успел поменяться (вспомним, например, стену ВК, которая сменилась лентой с отдельными постами).

С другой стороны, материальность ― это инструмент, который можно задействовать, чтобы определенным образом структурировать свою память. Хосе ван Дейк смотрит на память как на творческий, интерпретативный процесс и утверждает, что медиа и воспоминания взаимно формируют друг друга. При обращении к прошлому  мы структурируем свои мысли и истории не только с помощью доступных нам нарративных средств, но ещё и с помощью приемов, которые мы видим, например, в кино, в фотоальбомах наших родителей, в Инстаграме или ТикТоке, в книгах или ЖЖ.  То есть платформы и их организация (наличие архива, хештегов, приватных и публичных фотоальбомов) добавляют приемы в наш репертуар возможных практик организации памяти.

Ван Дейк приводит в пример онлайн-блоги. Платформа или конструктор, расположение блоков, шрифты и цвета, разделы меню ― это уникальный выбор пользователя. В интернете люди выбирают для себя различные инструменты, определенный дизайн и стиль письма, чтобы выразить и упорядочить свою идентичность. Но не всегда этот выбор полностью принадлежит авторам. Платформа имеет свои ограничения и аффордансы (набор действий, которые предлагает пользователю интерфейс).

Оля Лялина, «Give me time/This page is no more»

Одна из моих собеседниц вела паблик со своими стихами ВКонтакте. У каждого поста есть видимая дата публикации. Получается, что у стихов было две даты ― дата, которую сама авторка указывала в конце текста, и дата, которую ставил ВК. После усиления цензуры, моя собеседница удалила свою страницу в этой социальной сети, предварительно выкачав всё, что могла. Но свой паблик выкачать оказалось невозможно. Конечно, она хранит все стихи и у себя на компьютере, но это другое — не только из-за дат, но и, например, из-за отсутствия лайков и комментариев:

То, что они у меня на жестком диске, не означает, что ничего не теряется, когда я теряю доступ к этой группе. Например, я теряю доступ к лайкам, которые мои друзья ставили моим стихам. У меня есть физическая память о том, какие стихи вызвали реакцию у моих друзей, а какие нет. Что-то мне перестало нравиться из-за этого, а к чему-то я иногда возвращалась.

(Здесь и далее цитаты стилистически отредактированы для Тезиса.)

Между презентацией, коммуникацией и памятью

И всё же то, как мы организуем память в интернете, в некоторых аспектах отличается от офлайна. Первое важное отличие ― публичность воспоминаний. Когда мы говорим о социальных медиа, работа с воспоминаниями и представление себя идут бок о бок.

Когда я публикую в Инстаграме пост с фотографиями о том, как прошел мой день, я делаю несколько вещей одновременно: показываю своим друзьям, что происходит в моей жизни, представляю себя в определенном образе и эстетике, фиксирую момент в формате, который позволяет мне и другим вернуться к нему позже.  Мои воспоминания ― это ещё и общение, они интерактивны и могут в любой момент стать поводом для комментария и диалога. 

Активная автобиографическая память подразумевает переживание и (вос)создание историй о своей жизни

Другая особенность эвокативных артефактов онлайн ― зыбкая граница между просто данными и объектом активного процесса памяти. Философ Майкл Сакасас в своем блоге анализирует, как социальные сети накапливают различные материалы, но хранение само по себе не является памятью. Факт хранения информации о человеке в социальной сети ― это не активная память. В частности потому, что активная автобиографическая память подразумевает переживание и (вос)создание историй о своей жизни. Социальные сети поддерживают способность хранить информацию и потенциально создавать повествование о себе, но они не делают эту работу по умолчанию.

Мой собеседник говорит, что сохранение воспоминаний само по себе ценно, но совершенно не понятно, что с ними делать. Уходя из ВКонтакте, он выкачал музыкальные файлы, которыми обменивался с друзьями-музыкантами:

Сначала я скачал все [аудио]файлы из личных сообщений. Это очень эмоциональный процесс, музыка — эмоциональная вещь. Когда ты слушаешь музыку, ты погружаешься в то, что происходило тогда. И еще есть момент разочарования, что есть так много незавершенных, заброшенных проектов. Были оптимистичные мечты, проекты, желания, а что с ними стало, куда все это делось? И ещё есть непонимание, что с этим делать: некоторые из этих аудио, наверное, можно сократить, опубликовать… Но пока я просто собираю их все в одном месте.

 Раньше файлы были элементом коммуникации, и только при покидании платформы они концептуализируются как что-то памятное.  Случайные цифровые следы, истории сообщений, старые посты, архив фотографий профиля ― их способность вызывать воспоминания не используется активно, а иногда даже не осознается. Но всё же они автобиографически значимы. И это ощущается особенно остро в тот момент, когда эти объекты оказываются под угрозой — например, из-за цензуры социальных сетей.

Утекающие сквозь интерфейсы

«Если твой дом горит, что ты будешь спасать из него в первую очередь?» — этот вопрос, кажется, уже стал избитым в контексте рефлексии о важных для нас вещах. Но что же с онлайн-предметами?  Интернет вроде бы гореть не собирается, но он подвержен и другим рискам. Если платформа закрылась, все материалы пропадут вместе с ней.  Если за гугл-диск нельзя заплатить, то и пользоваться им для хранения архивов не получится. Для доступа к Фейсбуку* и Инстаграму нужен VPN, и не для всех это удобно, а для кого-то и невозможно. Кто-то уходит из ВК, желая сохранить приватность.

Когда я исследовала практики людей по сохранению онлайн-артефактов в ситуации нестабильной медиаэкологии, оказалось, что вытаскивать материалы из социальных сетей очень непросто. Например, тебе важна переписка с возлюбленной, в которой больше 100 000 сообщений. Вы обменивались поэзией, нежными письмами, историями. В мессенджере просмотреть такую переписку несложно ― есть интерфейс. А что, если ты боишься потерять доступ к мессенджеру?

Часто данные можно скачать на своё устройство — например, компьютер. Проблема возникает, когда люди понимают, что эти материалы недостаточно скачать, их нужно как-то курировать. Как придать им смысл за пределами онлайн-платформ и социальных сетей?

Этот «архив» существует на жестком диске, как пыльная коробка из-под обуви со случайными письмами и фотографиями

Когда люди скачивают данные и создают для них папку, это не делает данные сразу же эвокативным объектом. Чтобы они стали таковыми, их нужно структурировать, фильтровать, делать удобными для чтения. Пока логики организации нет, этот «архив» существует на жестком диске, как пыльная коробка из-под обуви со случайными письмами и фотографиями, которая что-то хранит, но не приглашает к взаимодействию.

Несколько моих собеседников признались, что, хотя они выкачали гигабайты информации из интернета на случай потери доступа, они совсем не понимают, как их структурировать и просматривать. В Инстаграме можно было посмотреть на архив по датам или на подборки сториз в «избранном». При скачивании данных это не так удобно, нужна новая логика организации.

Некоторые из моих собеседников надеялись найти приложение или программу, которое могло бы выполнять эту работу. Но всё же основной проблемой было не отсутствие технических инструментов, а недостаток идей и референсов, на которые можно было бы ориентироваться. Вопрос, что делать с этой проблемой, остается открытым.

Возможно, первым шагом будет признание, что онлайн-пространство ― это тоже часть автотопографии, о которой нужно уметь заботиться так же, как и о памятных вещах в квартире. Это то, чего не хватало многим моим собеседникам и что не так глубоко встроено в имеющиеся онлайн-практики. Что из онлайна хотелось бы сохранить на десятилетия вперед? Как скачать данные и структурировать их? Как организовать хранение информации на жестком диске? Как перенести цифровое в физическое ― распечатать, разложить по папкам письма, важные фотографии, занести в контактную книгу имена?

 Если про это не думать, может показаться, что интернет всё сделает за вас. Но нет, не сделает.  Интернет ― тоже хрупкая и изменчивая вещь. И если вы что-то выложили на платформу, это не значит, что оно будет там всегда и вы в любой момент сможете туда вернуться.

Брокмайер называет автобиографические воспоминания «практикой по реализации своей личной свободы и агентности». Твоя память, твоя автотопография ― это истории, которые ты рассказываешь о себе, возможность расставить акценты, выделить важное, добавить сентимент или интерпретацию. И эта история ― то, что о тебе смогут запомнить другие. Когда организация воспоминаний отдается на откуп платформам, чьи истории мы в итоге рассказываем и запоминаем?

*Инстаграм и Фейсбук ― сервисы, запрещенные на территории РФ

Фото обложки: «Ilya and Emilia Kabakov» by yellow book

Поддержите Журнал «Тезис» на Patreon!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

• Кинотеатр-тюрьма, камера-оружие и управляемый взгляд: насилие и кино
  Насилие определяет несколько популярных жанров: хоррор, боевик, триллер, детектив. Но и за пределами этих жанров насилие оккупирует экран — вот только его присутствие уже не осознается зрителями, а воспринимается как естественный процесс кинопросмотра. Чрезмерное присутствие насилия делает его невидимым, неощутимым. В этом тексте я нащупываю и делаю более заметной связь насилия и кинематографа, о которой писали ранние теоретики кино и современные философы. Она прослеживается не только в репрезентации на экране, то есть
• Теории заговора: почему мы так доверчивы
  Люди верят в теории заговора: то нами управляют, то нас хотят заразить, а мы ничего не можем с этим поделать. Учёные считают, что в основе веры в конспирологические теории лежит наше мышление и стремление всё упрощать. Можно ли обуздать собственное мышление? Разбираемся с Сергеем Коровкиным, доктором психологических наук, автором теории мыслительных схем.
• Ассия Джебар: о чем нельзя говорить, о том не следует молчать
  Джебар известна миру скорее как писательница, а кино она стала снимать на рубеже 70–80-х годов после десятилетнего затишья. Кинематографическое наследие Джебар состоит из двух фильмов: «Нуба женщин с горы Ченуа» и «Зерда или песни забвения». Но именно кино открывает перед Джебар горизонт новых выразительных средств, помогающих схватить то, о чем говорить невозможно: алжирскую войну, колониальное вмешательство, опыт женщины в патриархальном мусульманском обществе.
• «Термину „искусство“ предпочитаю термин „визуальная культура“»
  Искусствовед Дарья Глебова рассказывает, как она пришла к исследованию советского телевидения 70-х, в чем причина популярности «Кабачка „13 стульев“» и почему эта передача стала для телезрителей «окном в Европу». А также — об учебе в ЕУСПБ, стажировке в Венеции и отношении к русским за границей.
• Голливуд под цензурой: как в американском кино 40 лет запрещали поцелуи и насилие
  На рубеже 1920-1930-х годов в Голливуде развернулась борьба между кинематографистами и чиновниками, причем на сторону чиновников встала еще и католическая церковь. Государство пыталось запретить в кино все, что казалось ему аморальным или жестоким. Почти на 40 лет в Голливуде ввели цензуру. Разбираемся, как это повлияло на кинематограф, как режиссеры обходили странные запреты и к чему в итоге привело давление государства на искусство.